"Сектор обстрела" - читать интересную книгу автора (Моисеенко Игорь Алексеевич)Глава перваяОн засек эти вспышки. Может, впервые за всю службу, но он их заметил. Даже почувствовал на себе взгляд сквозь прорезь прицела, полный ненависти и отчаяния. Даже, несмотря на приличное расстояние, он увидел глаза врага. И развернуть в его сторону ствол пулемета, он уже не успевал. Если бы не вертушка… Но даже свист винтов в небе и размеренный нарастающий рокот двигателя не остановил бы противника. За спиной моджахеда мелькнула чья-то тень. Его просто сдернули с бруствера и за шиворот потащили к проему в стене. Черная, слегка продолговатая точка, медленно, будто нехотя, отделилась от серебристого брюха, хищно, словно отыскивая цель, кувыркнулась два раза в воздухе и, наращивая скорость, понеслась к дувалам. В лучах полуденного солнца сизый туман, клубами заволакивающий крыши нехитрых строений, расцвел всеми цветами радуги. Откуда-то сзади донесся голос Стовбы: — Старый, трассер! — Я ж не знал, что мы фейерверки тут запускать будем… — Белоград!.. Он достал из нагрудного кармана мокрый от пота трассер, поцеловал его… — Шевели фигурой, сейчас рассеиваться начнет! — взводный явно нервничал. Патрон нырнул в патронник с легким скрипом… Зеленая точка запылала на полпути к дувалам. Селение подпрыгнуло будто бы на пол метра и вспыхнуло. Даже дыма сперва не было. Только горы слегка тряхнуло, да кое-где, между выцветших до белого скал подняло тысячелетнюю пыль. Следом докатился чудовищный грохот. — Ни фига себе, бомбец!.. — Да…а. Не хотел бы я под такую цацку попасть… Прилетела она бесшумно, будто ниоткуда. Боли не было. Она так и не успела до него добраться. А он не успел даже испугаться. И выстрела не услышал. Только в глазах застыли брызги раскаленных осколков. Да в ушах — колокольным звоном долго еще катился треск разрывающей металл пули. Тягучая, словно кисель, духота вдруг, совершенно неожиданно, отступила, стащила с век свою вечную пелену липкого, зловонного пота и сменилась долгожданной прохладой. Тело затерялось в мрачной пустоте, и только назойливый как муха разум ангельской мелодией захныкал где-то во времени, там, где осталось тело: "Пусть апрель обманет Вас дождем, Пусть он Вас бессонницей замучит…" Оттуда, из другого мира, сквозь частые гулкие звуки одиночных выстрелов донеслось чужое: — Старый! Уносите его! — Я сам не потяну, товарищ лейтенант! Валуны обсыпало стальной струей. — Мамедов! — Я! — Белограда выносите! Помоги Старостенку! "… женщина ждет и верит в то, что Вы лучший… Я приглашаю Вас на праздник, Где будет все для нас двоих…" — Стой! Из багрового тумана выплыло лицо Стовбы: — Живой, казак! Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом: "Так скотину разделывают… Что это взводный воткнул мне под х/бэшку?.." Мамай, показалось, оторопел: — Что это Вы, товарищ лейтенант… Ваш блокнот?.. В глаза снова впилась струя раскаленного песка и осколков. — Отставить базар! Все! Уходите! Уходите, я сказал! "…Вы должны лететь, а не идти. Прилетайте, в чудеса не веря. Что нибудь должно произойти…" Новый шомпол воткнулся куда-то под лопатку: "Небо совсем кровью заволокло…" На сплошь бордовых небесах раскачивалось темное пятно, совсем черное: "Надо бы на нем сконцентрироваться… Что с него льется?.. Куда они меня тащат?.. Зачем?.." На мгновение пятно задрожало, проявились знакомые черты под каской: "Все равно черное. Старый?.. Ох, и вонище от тебя". — Где взво..? — в груди захрипело на полуслове. — Та, не рыпайся, ты… Прикрывать остался… — сквозь нечеловеческие усилия прорычало пятно. Где-то рядом часто застучал одиночными Калашников. Обрывки мыслей из чужих миров, казалось, разбросают мозги в разные стороны: "Мамай… Отстреливается… Что ж так холодно?.. В пустыне!? Значит, не ушли еще. Рука, кажется, онемела…Прилетайте, в чудеса не веря, что нибудь должно произойти… Я приглашаю Вас на праздник… Где будет все для нас двоих… Где пулемет?.." Пятно над головой разразилось трехэтажным матом. "Все камни в ущелье моей спиной проутюжил. Ни одного ж не пропустил. Что ж ты волочишь меня как мешок с картошкой?" Снова эта тварь прилетела бесшумно. Только проломленная каска отозвалась голодным треском. Чудовищный удар смел Старостенка куда-то в камни, как куклу. "Шомпол под лопаткой взорвался. На что ж ты меня бросил такое острое?.. Шомпола не взрываются… Где Старый?" — Старр… Рядом из красного тумана вынырнула черная тень. На этот раз поволокли еще более бесцеремонно: "Мамай?.. Или?.. Они?.. Куда они меня?.." — Лежи тут, не дергайся… "Мамай… — на душе отлегло. — А Старый?.." — Рустам… Старого… в голову… Старостенок заскрипел зубами где-то совсем близко: — Ох, ни хрена себе… Гул в голове снова захлестнула мелодия: "…Нужно Вам лететь, а не идти. Прилетайте, в чудеса не веря, что нибудь должно произойти…" Лишь на мгновение в глазах прояснилось. Высоко в небе одиноко парил черный аист. — Рустам, ты видел здесь аистов? — Чё тихо-то так стало? — вместо ответа спросил Мамедов. — Дан! Дан! Белоград, мать твою! Мозолистая ладонь сжала простреленное плечо. Показалось, шомпол под ключицей завернулся в штопор. Уже почти забытая боль снова парализовала руку. В глазах снова запрыгали багровые пятна. — Просыпайся, Дан! Белоград еще не пришел в себя. Этот сон давно его терзал. И всегда подолгу: — А полегче ты не можешь, Скибон? Богдана всегда раздражал фальцет Скибы: — Чё? Опять тот бой снится? Болит еще? Белоград, вместо ответа, размазал по лицу горячий пот. — Где мой блокнот? — спохватился Белоград. Скиба протянул Богдану потертый блокнот с надписью «АИСТ». — На! Я его на полу подобрал. Ты уже не засыпаешь без него. На душе у Богдана потеплело. — Не понимаю я вас, фанатиков. Кругом такое творится, а вы стишками балуетесь. Чё толку от них? Другое дело, вот — она. Небось, сотни три чеков за концерт замолачивает. Небось, и тройной тариф еще. Она ж тоже в зоне боевых учений. За такими бабками и я бы к черту в зубы полез. Ты, как сержант, тройной получаешь, Дан? Шестнадцать-шестьдесят?.. За учения… Или восемь-восемьдесят? — А Ветлин де? — проворчал Белоград невнятно. — Наша задача шнурки помочь им собрать. Кажись, она заканчивает уже. В штаб нашего сундука вызвали, — бросил Скиба в ответ. В БРЗ* — О!.. Заканчивает, кажись, — поднял в потолок палец комбат. Ветлин отобрал у Кузнецова банку из-под скумбрии в томате и дрожащими пальцами принялся ломать в ней окурок. — Чё ты психуешь, Ветлин? — прогрохотал Можаев. — Та на хрена он вам сдался?!. - взорвался прапорщик. Можаева уже начало раздражать упрямство Ветлина. — Вы, товарищ прапорщик, забыли, где мы находимся?! Вы решили, что здесь курортная зона для вашей самодеятельности?! В третьей роте половины личного состава не хватает! А у Вас лучший стрелок батальона прохлаждается! — Не прохлаждается, а реабилитируется! После ранения, которое у вас же, Ваш же лучший стрелок и получил, в вашей же мясорубке!!! Ротный только ухмыльнулся с явной иронией. Ветлину эта ухмылка показалась более чем вызывающей. — А чё ты лыбишься, Кузнецов!? Кузнецов не ожидал такой храбрости от тихони прапорщика — начальника клуба бригады: — Ну, ты даешь, Михалыч… — Чего я даю?.. Чего я даю?.. Не в твоей кузне его подстрелили? — Да у меня!.. Да у меня трое на командирское отделение осталось! Трое! Механик, стрелок и оператор-наводчик! Вон, у замполита спроси! Старший лейтенант Белинский только утвердительно кивнул из-под кондиционера. — И в пулеметном — трое! Мне боевую задачу выполнять некому. Боевую! А он у тебя песенки распевает! — все больше распалялся ротный. — А…а… Вы из него лучшего стрелка сделали… А у меня он песенки распевает? Песенки!? Ах, мать твою — лучшего стрелка! Стрелять научили, да? Вы из поэта — снайпера воспитали! Да вся эта ваша байда одной ноты его не стоит! Можаев тоже слегка растерялся: — Ну, ты артист, Ветлин!.. …Только сейчас Богдан услышал из динамиков за глиняной стенкой последний припев песни. — …Где будет все для нас двоих, Таких смешных и очень разных. Где будет все для нас двоих… Со сцены ее провожали аплодисментами бывало и погромче. И публика бывала попредставительнее, даже в лампасах. А у этих даже погон на форме не было. Да и сценой это можно было бы назвать с огромной натяжкой. Она уже и вспомнить не смогла бы, когда последний раз пела с такой сцены. Может, когда, очень давно, на грязном ПАЗике, она ездила по колхозным клубам по разнарядке, зарабатывая, как за счастье, 17,80 за концерт, плюс командировочные. Но этой аудитории она действительно была признательна за внимание. Уже на пределе своих возможностей, она не поклонилась, уронила руки к деревянному настилу и осипшим от зноя, но с тем же неподражаемым тембром голосом объявила: — Друзья мои, если когда-нибудь, где-нибудь вы увидите мою афишу, только скажите на входе, что вы из Джелалабада! Вас проведут ко мне! Я люблю вас… Всех… С праздником Вас, друзья мои! С днем Советской армии! Скиба уже давно почувствовал, что концерт идет к завершению. Здесь больше часа никто на сцене не выдерживает. Даже за тройной тариф. — Наш выход, Дан. Где начпо раздобыл эти цветы со скупыми нераскрывшимися бутонами, одному Богу да еще комбриговому водиле было известно. Но ее лицо заискрилась благосклонной улыбкой, когда начальник политотдела, помогая ей спуститься по рассыпающимся под ногами глиняным ступенькам, вручил этот букет. — Я их никогда не выбрасываю. У меня их целый гербарий уже. Вот увидите. Будете у меня на концерте в Союзе, я Вам отчитаюсь… Вот уви… Но тут, совсем рядом, рявкнуло: — Минометная батарея, встать! Становись! — Рота, встать! Становись! От неожиданности она остановилась. Лишь, когда прозвучала последняя команда, она схохмила: — Ой, не кажи, кума. Сама люблю военных… Вашим орлам и микрофон не нужен… Гитару забыли на динамике, у самой сцены. Увлеченные каждый своим делом, никто не заметил, как Белоград оказался с нею рядом. Ладонь сама легла на гриф. «Фендер» — мечта идиота", — мелькнуло в голове, а пальцы уже сомкнулись в аккорде и побежали по струнам. Через мгновение, динамики отозвались мелодией, которую знала вся бригада. Подразделения застыли. Скиба рванулся, было, остановить Богдана. Но гитарист задержал его одним только взглядом. Уже во вступлении он, скорее почувствовал, чем услышал — парень берет аккорды, неподвластные многим. Стараясь не отвлекать солдата, гитарист подключил клавиши к эквалайзеру и включился в аранжировку. Но Белоград и без того уже ничего не слышал и не видел, кроме боя, из которого не вернулся «Аист». Бригада помнила о нем. Эту песню все уже знали, и все виртуозы пели ее в палатках по ночам. Правда, так как пел ее сам автор, ни у кого не получалось. И Богдан никогда не отказывал на просьбы спеть ее. Никто только еще не слышал ее в аранжировке столичных лабухов. Так она еще никогда не звучала. Никто не знал, почему Белоград во время пения закрывает глаза. А он свою песню плакал: Комбриг демонстративно услужливо открыл перед Примой дверь УАЗика. Но, неожиданно хорошо поставленный голос, словно приковал ее внимание. Она отвлеклась только на мгновение, в проигрыше: — Что делает у вас этот мальчик? — Служит, — с нескрываемой гордостью ответил Дантоев. — Служит?.. Вы думаете он у вас служит? — она намеренно сделала ударение на «вас». — А какая сегодня температура? — Сегодня — шестьдесят четыре… — комбриг совсем растерялся. — Шестьдесят четыре, говорите? — и, не дожидаясь ответа, она продемонстрировала гусиную кожу на руках. — Вы думаете, он служит у вас? Тем временем, над бригадой лился следующий куплет песни: …А в штабе продолжал бушевать Ветлин: — Во, слышь? Это он поет. А ты слышишь, что он поет?! Да ты табличку на своей кузне прибить должен! Мемориальную!: "В этом подразделении служил Поэт-герой — «Аист». Или вы хотите и Белограда следом отправить? А слышишь, Кузнецов, как он поет? Он один всю вашу бригаду за собой повести может! А если до дембеля не убьют, то и тысячи таких, как ваша бригада! А вы его в роту… — Может его комиссовать, Михалыч? — нашелся Кузнецов. — Или штат расширить и молодых в третью роту набрать? — подсказал Можаев. Ветлин, не привыкший к таким перепалкам, явно устал: — Хрена вам! Без приказа не отдам! Уже с явным раздражением Можаев толкнул по столу в направлении Ветлина листок не лучшего качества бумаги. Луговой едва успел поймать его на краю столешницы. Прапорщик, уже все понял, но по тексту приказа глазами пробежал. Таким Ветлина еще никто не видел. С нескрываемой яростью он скомкал лист и размахнулся им в Можаева. Но все же разум взял верх, он бросил приказ об пол. Дверь за Ветлиным с грохотом захлопнулась. — Ни чё себе, лабух наш разошелся… — успел заметить Можаев. Дверь снова распахнулась. — Вы еще… Еще в Киевской Руси знали — юродивых и поэтов трогать нельзя. За них наказывают. Вы все еще вспомните меня. Один мудрый человек сказал как-то: мы платим за каждый шаг по этой планете. Только это вы по земле ходите, а они, юродивые, под звездами… И вы… за этого парня, все вы, еще заплатите. За то, что по земле его ходить заставили. На этот раз Ветлин оставил дверь распахнутой настежь… …С последним аккордом Белоград еще раз провел ладонью по уже умолкшим струнам и, с явным сожалением, будто прощаясь, положил гитару на прежнее место. Дека отозвалась глухим стоном. Дан, словно и не видел никого, направился в подсобку. Командиры до сих пор не решались отдать подразделениям команду на движение. Бойцы, словно околдованные музыкой, так и стояли колоннами. Гитарист, похоже, был единственным, кто решился на движение. Он догнал Белограда уже у самой двери. Потом, в Союзе, гитарист еще долго будет рассказывать своим друзьям и коллегам, как задрожало плечо того парня, когда он коснулся его ладонью. Столько боли в глазах он больше никогда и ни у кого не видел. И в них не было ни одной слезинки. Он не ожидал, что вызовет у парня такую боль, но растерялся только на мгновение: — Держи… Это твой инструмент… |
||
|