"Гарун Тазиев. На вулканах (путевые заметки)" - читать интересную книгу автора

по Суфриеру, и геолога Ги Обера, всегда с шуткой на устах. Куда они могли
деться? Не видя их, я изводился от беспокойства.
Между тем, вулканическая бомбардировка продолжалась без передышки.
Куски породы сыпались устрашающе густым градом. Насколько было видно и
слышно, в извержении не предвиделось ни малейшего затишья. Справедливости
ради следует сказать, что и признаков усиления активности я тоже не отметил.
Извержение, похоже, достигло "крейсерской скорости", и этот ритм не оставлял
никакой надежды на спасение.
Мозг продолжал дисциплинированно фиксировать цифры. Часы показывали
10.35, когда мне удалось грязными пальцами стереть с циферблата налипшую
глину и засечь время. Каждую минуту в моем поле зрения падали один-два
громадных обломка и тридцать-сорок кусков, которые я квалифицировал как
"крупные" (дождь мелких осколков я не учитывал). Из кратера на высоту
двадцать-двадцать пять метров с ревом вырывалась начиненная камнями колонна
пара диаметром десять-пятнадцать метров. В минуту меня ударяли пять-шесть
камней... Подсчеты позволяли спокойно дожить отпущенные мне мгновения.
Потом я задал себе вопрос: а почему, собственно, ты лежишь спиной к
кратеру, хотя именно там происходит самое интересное? Самоанализ в подобных
обстоятельствах может показаться странным, почти смешным... Пришлось
признаться, что вид четырех спутников, сбившихся в кучу в двадцати метрах по
соседству, действовал ободряюще, подтверждая справедливость истины о том,
что на миру и смерть красна. Когда же я поворачивался и глядел, как тысячи
скальных обломков темной колонной взлетали ввысь среди вихрей белого пара
(заслоняя солнце, он приобретал беловатый, зловеще тусклый оттенок), я
пронзительно ощущал груз одиночества. Буйство природы всегда подавляет своей
мощью, рядом с ним наше существование обретает истинный масштаб, оказывается
до крайности уязвимым и хрупким. Вот почему я с таким облегчением
откидывался на левый бок, вид бурого, покрытого грязью и усыпанного камнями
склона, над которым колыхалась пепельная завеса, действовал успокаивающе.
Налицо были признаки жизни - столь же уязвимой, как и моя, но живой жизни -
четыре ярких пятна, прижавшихся друг к другу на небольшом удалении.
Ярко-желтый резиновый плащ принадлежал Аллегру, а красная куртка, кажется,
Марселю Бофу. В чем были остальные, вылетело из головы.
Камень стукнул меня в колено, и я дернулся от боли. Как ни странно, это
был первый ощутимый удар за четыре минуты. Все предыдущие оказались не
сильнее тех, что я привык "ловить", занимаясь в юности боксом. Но колено! Я
согнул и разогнул ногу: действует. Пощупал колено сквозь коросту грязи,
облепившую комбинезон: больно, но перелома, похоже, нет.
- Какая разница, сломано колено или нет? Конечный результат все равно
один...
Теперь я громко разговаривал сам с собой!
- Не смей говорить вслух, - одернул я себя. И добавил: - Лучше наблюдай
за извержением!
Хорошо помню, как в черные годы оккупации я боялся, что не сумею до
конца оправдать надежд товарищей. Всех нас, участвовавших в Сопротивлении,
мучил вопрос: а как ты поведешь себя под пыткой? Мы знали, как следовало
себя вести в подобных случаях, но не знали, хватит ли у нас на это сил. Мне
казалось, что физическую боль я смогу вынести, но кто знает? Здесь все было
гораздо проще, в перспективе - пара ушибов, а затем смерть. Хорошо бы, чтоб
сразу, без мучений.