"Елена Ткач. Танец в ритме дождя " - читать интересную книгу автора

быть... - Она пыталась найти то единственно нужное, что было бы спасительно
для него, пробуя слова, как шаткие мостки над стремниной. - Может, на
воздух? Давай на дачу поедем? А? Там бумага для акварели и краски, все есть.
А я... Вот гляди. Я рассаду купила! - И Вера торопливо, как мать, которая
хочет поскорей порадовать больного сынишку, достала из сумки кулек с нежной
помидорной рассадой.
Она протянула к нему руки с этим кульком. Она сделала шаг навстречу.
Тонкие стебельки с сочными хрупкими листьями колыхались в ее руках.
- К черту твою рассаду! К черту все! К черту! - крикнул он так, что
тонкие стены вздрогнули и картины качнулись.
А Вера продолжала стоять как каменная, все так же доверчиво протягивая
ему свою сбывшуюся мечту - первую в жизни рассаду.
Алексей одним прыжком подскочил к ней, вырвал кулечек из рук, кинул на
пол и стал топтать, стараясь, чтобы легкий хруст, с которым лопались стебли,
был крепче, смачней, слышней...
Довершив свое дело, он ветром мелькнул мимо нее и хлопнул дверью
ванной. В полнейшей тишине мастерской послышалось, как из душа с грохотом
полилась вода. А над молчащим городом раздался новый удар грома.
Вера как стояла, так и села на пол. Она сидела недвижно и неслышно -
как изваяние. Как смятый цветок, прибитый к земле шквальным дождем. Возле
ног ее валялась растерзанная рассада.
Минут через десять - впрочем, Вера забыла о времени - из ванной
появился Алексей. Собранный, причесанный, застегнутый на все пуговицы.
Двигался он быстро и четко, как бы механически. Как неживой...
Он аккуратно и деловито снял со стен мастерской все портреты своей
бывшей жены и составил их в угол - лицом к стене. Верин портрет он обернул
куском материи и тоже прислонил к стене, только очень бережно. Потом подошел
к замеревшей на полу Вере, подхватил сумки, взяв их в левую руку, а правой
потянул ее за руку, поднимая с пола. И, подняв, не глядя в глаза, произнес:
- Ты готова? Мы уходим. - Произнес очень твердо и нарочито спокойно.
Резким движением развернув его к себе, схватив за плечи, она крикнула,
зарыдав наконец:
- Что с тобой? Алешенька, что? Почему ты молчишь? Что ты наделал? За
что?
- Это потом. Все потом. Пойми... Нам надо идти, - выделив голосом слово
"надо", проронил он, отводя взгляд.
Это его надо, видимо, подействовало на нее. Вначале промелькнуло:
"Уйти? Домой, в Трехпрудный... У меня же свой дом... Или здесь... Не могу
так. Не хочу, чтобы так со мной обращались... Но тот его взгляд, исполненный
боли, так испугал ее, что она собрала всю волю, все силы, чтобы сказать
себе: нельзя теперь бросать его одного. Он прав: все разговоры - потом. У
него что-то стряслось. Мне нельзя сейчас обижаться. И в конце концов, я
обижусь потом!"
Это ее "обижусь потом" было шедшим из самых глубин женского естества,
борющегося за жизнь по принципам мира, а не войны: уберечь, склеить
разбитое, соединить, примирить, понять... Сохранить, сберечь, защитить. Не
дать жизни перебороть самое себя... Защитить ее от себя же самой...
Превозмочь раздор, а потом уж... Вот потом, когда все уляжется, можно и
поговорить...
Ах, эта слабая женская сила! Только ею все и держится!