"Надежда Тэффи. 224 Избранные страницы" - читать интересную книгу автора

них будет красивое счастье, неслыханное и невиданное.
- Это как сон!..
Ей только немножко жалко мужа.
Но Герман Енский прижал ее к себе и убедил.
- Что же нам делать, дорогая, - сказал он, - если нас толкает друг к
другу какая-то могучая сила, против которой мы не можем бороться!
- Безумно! - шепнула она.
- Безумно! - повторил он.
Он вернулся домой как в бреду. Ходил по комнатам, улыбался, и звезды
пели в его душе.
- Завтра! - шептал он. - Завтра! О, что будет завтра!
И потому, что все влюбленные суеверны, он машинально взял со стола
первую попавшуюся книгу, раскрыл ее, ткнул пальцем и прочел:
"Она первая очнулась и тихо спросила:
- Ты не презираешь меня, Евгений?"
"Как странно! - усмехнулся Енский. - Ответ такой ясный, точно я вслух
спросил у судьбы. Что это за вещь?"
А вещь была совсем немудреная. Просто-напросто последняя глава из
бабьей книги.
Он весь сразу погас, съежился и на цыпочках отошел от стола.
И звезды в душе его в эту ночь ничего не спели.

Публика

Швейцар частных коммерческих курсов должен был вечером отлучиться,
чтобы узнать, не помер ли его дяденька, а поэтому бразды правления передал
своему помощнику и, передавая, наказывал строго:
- Вечером тут два зала отданы под частные лекции. Прошу относиться к
делу внимательно, посетителей опрашивать, кто куда. Сиди на своем месте,
снимай польты. Если на лекцию Киньгрустина, - пожалуйте направо, а если на
лекцию Фермопилова, - пожалуйте налево. Кажется, дело простое.
Он говорил так умно и спокойно, что на минуту даже сам себя принял за
директора.
- Вы меня слышите, Вавила?
Вавиле все это было обидно, и по уходе швейцара он долго изливал душу
перед длинной пустой вешалкой.
- Вот, братец ты мой, - говорил он вешалке, - вот, братец ты мой, иди и
протестуй. Он, конечно, швейцар, конечно, не нашего поля ягода. У него,
конечно, и дяденька помер, и то и се. А для нас с тобой нету ни празднику,
ни буднику, ничего для нас нету. И не протестуй. Конечно, с другой стороны,
ежели начнешь рассуждать, так ведь и у меня может дяденька помереть,
опять-таки и у третьего, у Григорья, дворника, скажем, может тоже дяденька
помереть. Да еще там у кого, у пятого, у десятого, у извозчика там у
какого-нибудь... Отчего ж? У извозчика, братец ты мой, тоже дяденька может
помереть. Что ж извозчик, по-твоему, не человек, что ли? Так тоже
нехорошо, - нужно справедливо рассуждать.
Он посмотрел на вешалку с презрением и укором, а она стояла,
сконфуженно раскинув ручки, длинная и глупая.
- Теперь у меня, у другого, у третьего, у всего мира дядья помрут, так
это, значит, что же? Вся Европа остановится, а мы будем по похоронам гулять?