"Уильям Мейкпис Теккерей. Ревекка и Ровена" - читать интересную книгу автора

он впадал в сонливость, к большому неудовольствию супруги. Он много
охотился, и боюсь, что именно затем, - как справедливо замечала Ровена, -
чтобы иметь повод почаще отлучаться из дома. Прежде трезвый, как отшельник,
он теперь пристрастился к вину, и когда возвращался от Ательстана (куда он
нередко наведывался), его неверные шаги и подозрительный блеск его глаз не
ускользали от внимания супруги, которая, разумеется, не ложилась, дожидаясь
его. Что касается Ательстана, то он клялся святым Вулфстаном, что счастливо
избегнул брака с ходячим образцом светских приличий, а честный Седрик
Саксонец (которого быстрехонько выжили из замка невестки) клялся святым
Валтеофом, что сын его оказался в большом накладе.
И Англия опостылела Уилфриду Айвенго почти так же, как его повелителю
Ричарду (тот уезжал за море каждый раз, как выжмет все, что можно, из своей
верной знати, горожан, духовенства и евреев); а когда монарх с львиным
сердцем затеял против французского короля войну в Нормандии и Гиени, сэр
Уилфрид, как преданный слуга, возжаждал последовать за славным полководцем,
с которым поломал столько копий и столько поработал мечом и боевым топором в
долинах Яффы и на крепостных стенах Аккры. Каждый путник, приносивший вести
из стана доброго короля, был в Ротервуде желанным гостем; я бьюсь об заклад,
что наш рыцарь весь обращался в слух, когда капеллан отец Дроно читал в
"Сент-Джеймской летописи" (именно эту газету выписывал Айвенго) об "еще
одной славной победе": "Поражение французов при Блуа", "Наша блистательная
победа при Эпте; французский король едва успевает спастись бегством", -
словом, обо всех деяниях на поле брани, какие описывались учеными писцами.
Как ни возбуждался Айвенго при слушании подобных реляций, после них он
становился еще мрачнее; и еще угрюмее сидел в зале замка, молча попивая
гасконское вино. Так же молча взирал он на свои доспехи, праздно висевшие на
стене; на знамя, оплетенное паутиной, на проржавевшие меч и секиру. "Ах,
милый топорик! - вздыхал он (над чаркой вина). - Верная моя сталь! Как
весело было всадить тебя в башку эмира Абдул-Мелика, ехавшего справа от
Саладина. И ты, милый меч, которым так любо было сносить головы, рассекать
ребра и сбривать мусульманские бороды. Неужели тебя изъест ржа, а мне так и
не придется подъять тебя в бою? К чему мне щит, если он праздно красуется на
стене, зачем копье, если вместо вымпела на нем красуется паутина? О Ричард,
о король мой! Хоть бы раз еще услышать твой голос, зовущий в битву! А ты,
прах Бриана Храмовника, если бы ты мог встать из могилы в Темплстоу и снова
сразиться со мною за честь и за... "
"...и за Ревекку" - едва не сказал он, но умолк в смущении; а ее
королевское высочество принцесса Ровена (как она титуловала себя в домашнем
обиходе) так пронзительно взглянула на него своими эмалево-синими глазами,
что сэру Уилфреду почудилось, будто она прочла его мысли, и он поспешил
опустить взор в чашу с вином.
Словом, жизнь его стала невыносимой. Как известно, в XII столетии
обедали очень рано: часов в десять утра; а поле обеда Ровена молча сидела
под балдахином, расшитым гербами Эдуарда Исповедника, и вместе со служанками
вышивала отвратительные покровы, изображавшие мученичество ее любимых
святых, и никому не позволяла повышать голос, только сама иногда
пронзительно кричала на какую-нибудь из девушек, когда та делала неверный
стежок или роняла клубок шерсти. Скучная это была жизнь. Вамба, как мы уже
говорили, не смел балагурить, разве что шепотом и отойдя миль на десять от
дома; но и тогда сэр Уилфрид Айвенго бывал чересчур мрачен и подавлен, чтобы