"Уильям Мейкпис Теккерей. Кэтрин" - читать интересную книгу автора

неоплаченных счетов измятое письмо, запечатанное наперстком; оно было
получено вместе с парой напульсников, связанных ею собственноручно (дочка
мясника, она свои чувства выражала, как умела, бедняжка!), и заключало в
себе просьбу "насить в колидже на память о той, каторая"... три недели
спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит ли
множить примеры - стоит ли дальше описывать муки бедного недалекого Джона
Хэйса? Заблуждается тот, кто думает, будто любовные страсти ведомы лишь
людям, выдающимся по своим достоинствам или по занимаемому положению;
поверьте, Любовь, как и Смерть, сеет разрушения среди pauperum tabernas
{Лачуг бедняков (лат.).} и без разбора играет богачами и бедняками, злодеями
и праведниками. Мне не раз приходило на ум, когда на нашей улице появлялся
тощий, бледный молодой старьевщик, оглашая воздух своим гнусавым "старье
бере-ем!" - мне не раз, повторяю, приходило на ум, что узел с допотопными
панталонами и куртками, придавивший ему спину, - не единственное его бремя;
и кто знает, какой горестный вопль рвется из его души, покуда он, оттопырив
к самому носу небритую губу, выводит свое пронзительное, смешное "старье
бере-ем!". Вон он торгуется за старый халат с лакеем из номера седьмого и
словно бы только и думает, как побольше выгадать на этих обносках. Так ли? А
может быть, все его мысли сейчас на Холивелл-стрит, где живет одна
вероломная красотка, и целый ад клокочет в груди этого бедного еврея! Или
возьмем продавца из мясной лавки в Сент-Мартинс-Корт. Вон он стоит,
невозмутимо спокойный на вид, перед говяжьей тушей, с утра до захода солнца,
и, кажется, от века до века. Да и поздним вечером, когда уже заперты ставни
и все кругом притомилось и затихло, он, верно, все стоит тут, безмолвный и
неутомимый, и рубит, и рубит, и рубит. Вы вошли в лавку, выбрали кусок мяса
на свой вкус и ушли с покупкой; а он все так же невозмутимо продолжает свою
Великую Жатву Говядины. И вам кажется, если где-нибудь Страсть должна была
отступить, так именно перед этим человеком, таким непоколебимо спокойным. А
я в этом сомневаюсь и дорого бы дал, чтобы узнать его историю. Кто знает, не
бушует ли огненный вулкан внутри этой мясной горы, такой безмятежной на вид,
- кто поручится, что сама эта безмятежность не есть спокойствие отчаяния?

* * *

Если читателю непонятно, что заставило мистера Хэйса принять угощение,
предложенное капралом, пусть еще раз перечитает высказанное выше
соображение, а если он и тогда не поймет, значит, у него котелок плохо
варит. Хэйс не мог вынести мысли, что мистеру Буллоку удастся без него
повидать мисс Кэтрин, а может быть, и поухаживать за ней; и хотя его
присутствие никогда не мешало молодой девушке кокетничать с другими, скорей
даже напротив, - самые мученья, которые он при этом испытывал, доставляли
ему некую мрачную радость.
На сей раз неутешный влюбленный мог вволю наслаждаться своим
несчастьем, ибо Кэтрин ни разу не поговорила с ним, даже не взглянула в его
сторону; в тот вечер все ее улыбки предназначались красивому молодому
незнакомцу, приехавшему на вороном коне. Что до бедного Томми Буллока, его
страсти чужды были бурные вспышки; вот и сейчас он удовольствовался тем, что
вздыхал и пил пиво. Вздыхал и пил, вздыхал и пил и снова пил, пока не размяк
от щедрого угощенья капрала настолько, что не смог отказаться и от гинеи из
его кошелька; и, протрезвившись за ночь, проснулся солдатом армии ее