"Николай Дмитриевич Телешов. Самоходы (Из цикла "Переселенцы")" - читать интересную книгу автора

"ночная" птица, пугавшая своими серыми бесшумными крылами встречных
путников, внезапно перелетая дорогу чуть не по самой земле; беспомощно и
тоскливо взирала луна на зардевшийся восток и медленно утопала, бледная,
за горизонтом.
Было свежо. В росистой траве, возле трактовой дороги, стояли недвижно,
точно в раздумье, стреноженные лошади, кое-где дымились потухающие костры,
и среди телег и кибиток, среди низеньких тряпичных шалашей по всему полю
пестрой волною раскинулся сонный табор переселенцев.
Вокруг все было тихо и неподвижно, когда приблизилась сюда тройка
Устиныча. И Сашутка, и Трифон, и сам Устиныч, задыхаясь от усталости, еле
тащили тележку, поминутно останавливаясь перевести дух.
- Вот, милые, отдохнем, - сказал старик хриплым шепотом, тяжело дыша и
обтирая рукавом свое потное лицо. - Стойте, милые, будет!
Тройка остановилась.
- Вишь, добрые люди отдыхают, - кивнул он на поле, усеянное спящим
народом. - Будет, ребятки, поработали!
Трифон молча бросил оглобли, Сашутка скинул петлю, и все расположились
на отдых. Дети спали крепко, старуха дремала и медленно раскачивалась в
повозке... Бабы легли на траву, положив под головы узлы, и только Устиныч,
вздыхая и чмокая, не мог успокоиться сразу: ему вспоминалось утро в родной
деревне, и было жаль, что нигде не поет петух, нигде не лают собаки...
Когда взошло солнце, табор зашевелился; заржали лошади, заплакали дети,
и кое-где заструились свежие дымки; по полю ярче забелели палатки,
наряднее запестрела трава желтыми, голубыми и белыми цветами. Все
пробуждалось и сквозь зевоту и сон вздыхало, кряхтело, переговаривалось.
Устиныч уже был на ногах. Он взглянул на свою спящую семью, послушал,
как храпит Трифон, и, печально покрутив головой, побрел в середину табора
поглядеть на людей. На душе у него было грустно и сиротливо, хотелось с
кем-нибудь обменяться добрым словом, но, останавливаясь перед телегами, он
видел, что всем не до него. Все были заняты, все хлопотали, и Устинычу не
с кем было перемолвиться. То попадалась ему баба, которая качает охрипшего
от крика ребенка и старается накормить его грудью: в глазах у нее столько
страдания и злобы, что Устиныч молча проходил мимо, не решаясь даже
остановиться. Мужики осматривали и чинили телеги, бабы снимали с кольев
просохнувшие тряпки; все перекликались, бранились; тут же стонала
беременная женщина, тут же подросток налаживал попорченную гармонику, а
рядом старик сколачивал маленький гробик; по полю бегали босоногие
ребятишки, ссорясь, играя и плача... Не было ни веселых, ни спокойных лиц,
а были робкие, изнуренные заботой либо сердитые лица.
Устиныч приглядывался, к кому бы подойти с разговором, и подошел к
старику, который сколачивал гроб.
- Здравствуй, добрый человек, - сказал он, приподнимая над головой
обеими руками картуз. - Вишь ты, знать, для внучка домик-то строишь? Горе
с ними, с малыми ребятами!..
Не отрываясь от дела, старик отвечал угрюмо:
- Второго провожаем... Беда, да и только!..
Слово за слово - Устиныч расспросил его, откуда и куда они идут, где
покупали лошадей и почем покупали, и сам рассказывал о себе: про все свое
горе, про бедность, про тяжелую свою жизнь.
Вздыхая и причмокивая, он говорил: