"Николай Дмитриевич Телешов. Самоходы (Из цикла "Переселенцы")" - читать интересную книгу автора

ему:
- Знать, милые, не дойду... Ничего не поделаешь...
Для вас старался... вас-то жалко... Думал, вам-то хорошо будет...
Он опять закрывал глаза и сердито вскрикивал:
- Мое место! Прочь пошел! Отойди!
И жутко становилось Сашутке от этого голоса, и тоскующее сердце его
подсказывало, что дедушка отгоняет от себя смерть... Об этом же думали и
другие.
От внезапного треска костра вздрагивал иногда даже Трифон. Все ежились,
все приуныли...
Так застала их тихая полночь.


IV


День был праздничный. Все село собралось на дороге посмотреть на
диковинное зрелище. Несколько троек ехало позади черного полка, на котором
стоял высокий свинцовый гроб, покрытый сухими венками с белыми и черными
лентами. Это возвращался на родину сибирский богач, скончавшийся где-то
вдалеке, за границей.
В это же время на сельский погост несли дощатый, наскоро сколоченный
гроб, в котором лежал Устиныч.
Теперь для него все было окончено. Освободилась его душа, изнывавшая
семьдесят лет в его теле, ради которого он столько грешил, столько терпел
нужды и горя, завидовал, унижался, боялся, и все это - прах и ничто. Такой
же прах, такое же ничто, как и там, в запаянном свинцовом гробу, из
которого уже никогда не выйти вечному одинокому пленнику.
А Устиныч вместе с своим тесовым гробе.м вскоре сгинет в глубине темной
могилы, смешается с землею и когда-нибудь выглянет опять на здешний свет
зеленой травинкой и будет опять красоваться на солнышке.
Зарыли Устиныча. Насыпали над ним бугорок из рыхлой земли, в которую
Сашутка воткнул молодое деревцо с корнем и зеленью.
Старуха еще долго сидела на могиле с мокрым лицом и с красными пятнами
вокруг глаз.
Молчание первым нарушил Трифон.
- Ну, Сашутка, - сказал он глухо, - теперь значит...
парой.
Мальчик взглянул на отца, взглянул но свою одинокую пристяжку, и слезы
брызнули у пего из глаз.
Когда выехали они на дорогу и когда село с его колокольней и крестами
погоста должно было сейчас скрыться за поворотом, скрыться насеки от них
вместе с могилой Устиныча, Трифон остановился.
Все оглянулись и начали молча креститься и кланяться, а Сашутка, скинув
с себя пристяжку, бросился на колени и до земли поклонился той стороне,
где лежал его седой друг... Он уперся лбом в холодную землю, и не хотелось
ему оторваться от нее, пока не прохрипит опять над головою ласковый
знакомый голос: "С богом, Сашутка! С богом!.."
И некому было уже так крикнуть, некому было утешить и ободрить его, и
осиротевшей душе Сашутки не на что было откликнуться.