"Николай Дмитриевич Телешов. Между двух берегов" - читать интересную книгу автора

Людей выдающихся ценил и сейчас ценю. А ваше общество, позвольте вас
спросить, как ценит своих лучших людей?
- Памятники им строит.
- Памятники... Вон Федор Михайлович Достоевский вместо памятника-то на
каторгу угодил... Зимою, в мороз, в реку лазил за упавшим топором...
падучую болезнь себе нажил... А уж то ли не человек был!
- Ну, это дело особое, - возразил чиновник.
- Пусть будет особое, - согласился Щеголихин. - - Ну, а вот Никитин
Иван Саввич, известнейший поэт русский...
по бедности двор постоялый держал. Это тоже дело особое? Щи варил да
подавал всяким кулакам да извозчикам, водку откупоривал жуликам да всяким,
может, грабителям... Горевал, страдал!.. А Суриков Иван Захарыч?
Желудок с голоду в комок у него ссыхался, старое железо на морозе
пудами ворочал. Кольцов Алексей Васильич - свиней пас! Кричал он нам,
бедняга: "Тесен мой круг, грязен мой мир, горько мне жить!" А мы вот все
свое говорим: дело особое! Помяловский - крупный талант - спился с тоски
от вашего общественного мнения, да так и погиб ни за грош. Успенский
Николай - этот в ночлежных домах пресмыкался, милостыню просил. Дочь
родную плясать заставлял под гармонью; на улице бритвой горло себе
перерезал... Э-эх! А ведь головы-то какие были! Души-то! Сердца-то
такие!.. Писатели были, поэты!
Печальники наши народные!..
- Откуда вы все это знаете? - удивился учитель.
- Да это ни для кого не секрет. Это в книжках написано. Откуда все люди
об этом знают, оттуда знаю и я.
Вычитал из книжек - вот и знаю.
Он, видимо, волновался и бесцельно шарил по столу обеими руками, точно
нащупывая себе опору.
- Шевченко был тоже - Тарас Григорьевич - украинский певец... Гений!
Талант! А какое гонение видел?
В солдатах был не в зачет, в степи оренбургской да в тамошних крепостях
содержался, а уж про нужду его и говорить нечего! Как про него господин
Некрасов великолепно выразился: "Был оскорбляем он всяким невеждою..." Вот
они, памятники-то ваши каковы!
В голосе его дрогнули слезы.
- Нравится вам людей хороших травить, травить, а затравивши, начать
уважать: вот, мол, как перестрадал человек. И хороший был, и умный был, а
- пострадал.
Давайте, мол, начнем его теперь почитать! А уж он-то, человек-то, давно
умер, и ему на все ваши почести, извините ?а выражение: тьфу! И больше
ничего.
- Браво, браво, господин Щеголихин! - воскликнул Хельсн. вставая и
протягивая старику руку. - Я вас искренне уважаю за эти слова. Вы правы:
ваше общество любит жертвы и требует себе жертв. Я пришелец, чужой для вас
человек, но я не хотел бы быть сыном вашей родины, которую я, повторяю,
очень люблю. Я люблю ее, но виню: вы не цените ваших лучших людей, вы
злорадствуете над ними, травите их, любуетесь их агонией и величаете их
же, но уже умерших да заключенных.
- Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, - тихо и грустно добавил
Щеголихин, перебивая речь Хельсна. - К вам посылаются мудрые и пророки, а