"Владимир Тендряков. Не ко двору" - читать интересную книгу автора

одной крышей с тестем и тещей, варить обеды в одной печи, каждый день
встречаться...
Ведь друг другу в глаза глядеть придется, о чем-то нужно разговаривать!
А не разговаривать, слушать со стороны тошно...
- Никакой заботушки в нашем колхозе о людях! Нету ее.
- Захотела,- бубнит в ответ тесть.
- Скоро для коровы косить... Опять на Совиные или в Авдотьину яругу
тащиться?
- А куда же? Может, ждешь, по речке на заливном отвалят?
- Мало ли местов-то.
- Ты к Варваре иди, поплачь, может, пожалеет... Вон собираются на
Кузьминской пустоши пни корчевать - подходяще для нашего брата.
- Ломи на них, они это любят.
Этим кончаются все разговоры, изо дня в день одни и те же. Противно!
Противна бывает и ехидная радость Алевтины Ивановны: "В нашем-то
кабанчике уже пудиков восемь будет, не колхозная худоба". Противна даже
привычка тестя тащить с улицы оброненные подкопы, ржавые гвозди, дверные
петли, обрывки ременной сбруи... Все в них противно! Как жить с ними?..
Отказаться, не жить, разорвать - значит разорвать со Стешей. Да и
только ли с ней? Ее белое лицо потеряло свежесть. Не выносила мясного,
рыбного и запаха хлева. Сомнений уже быть не могло.
Казалось бы, невозможно жить, но это только казалось. Федор продолжал
оставаться в доме Ряшкиных.
В глаза друг другу почти не глядели, зато Федор часто промеж лопаток, в
затылке ощущал зуд от взглядов, брошенных в спину. Разговаривали по крайней
нужде. И всегда так: "Стеша просит дров наколоть, мне бы топор..." Назвать
тестя "отцом" не лежит душа, назвать по имени-отчеству - обидеть, прежде-то
отцом звал.
Стеша же осунулась и подурнела, и не только от беременности. В глазах,
постоянно опущенных к полу, носила скрытый страх, горе, тяжелую, глухую
злобу не столько на Федора, сколько на "злыдню Варвару". День ото дня она
больше и больше чуждалась мужа.
Иногда Федор исподтишка следил за ней: "Обнять бы, приласкать,
поговорить по душам..." Да разве можно! Слезы, объяснения, а там, глядишь, и
попреки, крики, прибегут опять отец с матерью.
По ночам, лежа рядом со Стешей, отвернувшейся лицом к стене, Федор
кусал кулаки, чтоб не кричать от горя, от бессилия: "Тяжко! Невмоготу! Душит
все!"
В полях, около тракторов, в МТС Федор мог и шутить, и смеяться, и
заигрывать с секретаршей Машенькой, вызывая ревность у Чижова. На
промасленных нарах эмтээсовского общежития теперь он был почти счастлив.
Вот уж воистину - не ко двору пришелся. Не ко двору...
Страшные это слова, на человеческих страданиях они выросли.
Все чаще и чаще приходила мысль: "Не может же так вечно тянуться.
Кончится должно... Когда? Чем?.."
Шел день за днем, неделя за неделей, а конца не было.
Как всегда, пряча глаза, Стеша заговорила:
- У тебя завтра день свободен?
- Свободен,- с готовностью ответил Федор, благодарный ей уж только за
то, что она заговорила первой и заговорила мирно.