"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

уже кончились возвышенные речи, были только излияния:
- Ты меня любишь? Ты меня уважаешь?
Его любили и уважали здесь не за то, что знаменитый писатель,
высокопоставленное лицо, просто так - "за натуру".
А в Правлении Союза легкий переполох: латиноамериканца должен принимать
кто-то другой. И обзванивали членов секретариата: "Александр Александрович
болен. Александр Александрович сегодня не может присутствовать. И завтра
навряд ли..."
У Павелецкого вокзала они взяли такси и поехали за город, в
Переделкино.
- Ты меня любишь? Ты меня уважаешь?
Латиноамериканский писатель счел своим долгом вежливо осведомиться:
какая болезнь свалила господина Фадеева? Ему любезно и скупо ответили:
"Сердечная недостаточность". Совещание секретариата решили не откладывать.
Жизнь продолжала течь по своему руслу.
А Фадеев выбросился из этой мутной реки на счастливый остров:
- Ты меня любишь? Ты меня уважаешь?
Так могло тянуться несколько дней, недель, целый месяц - в сплошном
угаре любви и уважения.
Рано ли поздно угар проходит, надо снова окунаться в мутный поток
неоскудевающей жизни, обессиленно отдаваться течению.
И телефонный звонок из Отдела культуры ЦК партии уже сторожил его:
- Александр Александрович, тут нужно бы уяснить нам с вами... Не
выберете ли время?..
В высшем органе партии сидят вовсе не враждебные Фадееву люди. Фадеева
дискредитирует сейчас малое - странное заступничество за Искина. Всем
известно, что Искин друг и единомышленник Вейсаха, Вейсах осужден самим
Фадеевым, так в чем же дело?..
- Александр Александрович, вы должны отмежеваться... и решительно!
А если он этого не захочет?!
Снова беги и выбрасывайся на счастливый берег?
Все равно рано или поздно приплывешь к тому же месту, откуда
выбрасывался. Ты человек государственный, сам себе не принадлежишь.
Под дубовыми сводами тесного зала вновь собрались литераторы Москвы,
прославленные и безвестные, пережившие самих себя и еще совсем незрелая
мелкота, вроде нас, студентов литинститута, сумевших просочиться в этот
высокий ареопаг.
Фадеев сидел на председательском месте, во главе президиума, расправив
широкие плечи, с высоко поднятой головой - величественный без спесивости,
суровый без насупленности - вождь, не утративший демократической простоты.
Мягкая седина, обрамлявшая красивый лоб, оттенялась строгим мраком парадного
костюма, застенчиво искрилась блестка лауреатской медали на лацкане.
А собрание шло, как всегда, - возбужденно до неистовости. Выступающие
потрясали кулаками над трибуной, а из зала неслись вопли: "Позор! Позор!!"
И по обычаю требовали - на трибуну! На лобное место! Чтобы лицезреть!
Чтоб наслаждаться! Юлий Искин, сутулящийся под тяжестью головы, с несолидным
носом ястребенка, еще не созревшего до хищника, мертвенно-бледный, вызвал у
зала брезгливую жалость и чувство победности.
- Позор! Позор!!
Со всей благородной неистовостью.