"Уильям Тенн. А моя мама - ведьма!" - читать интересную книгу автора

напасти - грозило несусветными бедствиями и остужало самые горячие головы.
Почтенная дама с первой же встречи произвела на меня столь неизгладимое
впечатление, что я, читая самые страшные волшебные сказки, неизменно
представлял себе именно ее. В сопровождении четырех дочерей-коротышек - все
в мамашу, одна другой страхолюдней - приземистая старуха по мостовой не
шагала, а печатала шаг, как бы утверждая свое безусловное, нераздельное и
вечное право на отвоеванную у незримого противника территорию и оставляя за
собой почти осязаемое опустошение. Волосатая бородавка над правой ее ноздрей
была так велика, что за спиной, и только за спиной - не дай Бог, услышит! -
люди перешептывались, нервически хихикая: "У носа миссис Мокких вырос свой
собственный носик!"
На этом шутки обычно и заканчивались - добавить что-либо еще смельчаков
не находилось. Старуха Мокких могла только покоситься на такого героя,
прищурив сперва один глаз, затем другой, а непрерывное подрагивание при этом
бородавки свидетельствовало о напряженном поиске в мрачных потемках души
проклятия, наиболее уместного и действенного для данного случая, и если
жертва оказывалась натурой впечатлительной, то очертя голову пускалась
наутек, не дожидаясь произнесения роковых слов, способных омрачить самое
безоблачное будущее. Старуху Мокких в квартале боялись по-настоящему, и не
одни только малые дети - под ее горящим взором отводили глаза даже самые
смелые и искусные в своем ремесле ведуньи.
Миссис Мокких была в некотором роде ведьмой-старостой нашего квартала.
Заговоры и заклинания, которыми она оперировала с необычайной легкостью,
восходили к седой дохристианской древности, ко временам процветания
вавилонского гетто и эпохе Второго Храма, а использовала она их творчески -
в обновленных и оттого еще более устрашающих формах.
Когда нам пришлось перебраться в квартиру прямо над ней, мама поначалу
всячески пыталась избегать прямых столкновений. Никаких ударов мячом об пол
в кухне, никакого хлопанья дверьми. Боже упаси прыгать и бегать по квартире!
Даже по лестнице, и то приходилось взбираться почти что украдкой. Мать же
моя тем временем вполне успешно осваивалась в новом для себя ремесле,
набирала силу, смелея с каждым днем, прямо на глазах. Но лишь до
определенных пределов, на уровне заурядного-уличного ведьмовства. Беспокоить
соседку снизу она опасалась по-прежнему. Стоило кому-нибудь случайно
обронить на пол вилку, как мама тревожно покусывала губы: "Не приведи
Господь, еще эта чума внизу услышит!"
Но вот настал наконец тот знаменательный день, когда мы вдвоем с мамой
собрались чуть ли не в полярную экспедицию - предстояло навестить родню в
самом отдаленном уголке Бронкса. После тщательного мытья, при котором вместе
с грязью с меня едва не содрали всю кожу, я был торжественно облачен в
недавно приобретенный с пасхальной скидкой голубой саржевый костюмчик,
весьма и весьма нарядный. Гардероб мой дополняли ослепительно сияющие
кожаные башмаки и безукоризненно накрахмаленный тугой воротничок.
Завершающий штрих - полыхающий на груди алый галстучек. Такой цвет мама
выбрала для меня отнюдь не случайно - каждый несмышленыш в нашем квартале
знал, что именно ярко-красный непереносим для ока Сатаны, обжигает гаду
сетчатку.
Едва только мы с мамой ступили на крыльцо, как к подъезду подгребла
старуха Мокких со своей старшей дочкой Пирл, настоящей страшилой из сказки,
обе нагруженные тяжелыми магазинными авоськами. Мы прошмыгнули мимо них без