"Уильям Тенн. А моя мама - ведьма!" - читать интересную книгу автора

разговоров, но задержались возле стайки маминых приятельниц на тротуаре.
Пока мать справлялась о переменах в расписании движения пригородных поездов,
я точно заправский щенок успел вынюхать содержимое продуктовых пакетов - в
нос шибануло луком, чесноком, прочей суповой зеленью и, кажется, еще
курятиной.
Случайно брошенные взгляды ничуть меня не задевали - лишь более
пристальное внимание к вертящемуся под ногами дитяти могло привести к
немедленному и убийственному возмездию. Вообще, уличное разглядывание
считалось сродни лести - если только не слишком привлекало к избранному для
подобных экспериментов субъекту внимание ангела смерти.
Я заскучал; зевнув во весь рот, до хруста за ушами, подергал маму за
рукав. Обернувшись затем, поймал изучающе прищуренный взгляд
ведьмы-старосты, устремленный с самой верхней ступеньки парадного. Старуха
Мокких скалилась щербатой и оттого ужасающе нежной улыбкой.
- Что за чудный малыш, глянь-ка, Пирли! - загнусавила она, обращаясь к
дочери. - Такой весь сладенький, цимес*, а не ребенок! А уж какой
принаряженный!
______________
**Сладкое блюдо еврейской кухни

Мама определенно это услыхала - покрепче сжав мою ладошку, она вся
подобралась. Но оборачиваться, чтобы нанести ответный удар, не спешила - к
очевидному разочарованию приятельниц, оцепеневших в сладостном предвкушении
свары. Задираться со старухой Мокких без крайней нужды вряд ли стоило. И
теперь вся компания в томительной тревоге ожидала, закончится ли еще ее
комплимент установленной для мирных сношений формулой: "а лебн ойф эм" -
чтоб он так жил!
Видно, мне первому стало ясно, что нет, не закончится. Или же просто
самому захотелось блеснуть перед публикой. И я поспешил продемонстрировать
всем, с каким образованным ребенком имеют они дело - пальчики свободной
ладошки сами собой сложились в известный отводящий порчу знак, который я
ничтоже сумняшеся и адресовал своей словоохотливой поклоннице.
Несколько долгих мгновений старуха Мокких сузившимися глазками молча
обозревала выставленную фигу.
- Чтоб эта шкодливая ручонка отсохла напрочь, - продолжила она тем же
скрипучим елейным голоском. - Чтоб один за другим сгнили все гадкие пальчики
и отсохла ладошка. Когда же поганая ладошка отвалится, пусть гниение да не
остановится. Пусть перейдет сперва на локоток, затем дойдет до плечика. Чтоб
вся ручонка, которой ты показал мне фигу, отвалилась и лежала под ногами,
разлагаясь и смердя, и чтоб на весь остаток своей безрадостной жизни ты
запомнил, каково это - показывать фиги мне!
Мы с матерью внезапно остались в абсолютном одиночестве - приятельниц
как ветром сдуло с тротуара. Не то чтобы они улизнули совсем, но отступили
под старухины причитания на почтительное расстояние и ахали теперь в
отдалении.
Но мать - мать медленно повернула побелевшее лицо к разбушевавшейся
Мокких и - в последней надежде уйти с миром - попыталась погасить пламя
разгорающегося сражения.
- Постыдилась бы, старая! - воскликнула она. - Ребенку нет еще и пяти.
Немедленно забери свои слова обратно!