"Уильям Тенн. А моя мама - ведьма!" - читать интересную книгу автораразговоров, но задержались возле стайки маминых приятельниц на тротуаре.
Пока мать справлялась о переменах в расписании движения пригородных поездов, я точно заправский щенок успел вынюхать содержимое продуктовых пакетов - в нос шибануло луком, чесноком, прочей суповой зеленью и, кажется, еще курятиной. Случайно брошенные взгляды ничуть меня не задевали - лишь более пристальное внимание к вертящемуся под ногами дитяти могло привести к немедленному и убийственному возмездию. Вообще, уличное разглядывание считалось сродни лести - если только не слишком привлекало к избранному для подобных экспериментов субъекту внимание ангела смерти. Я заскучал; зевнув во весь рот, до хруста за ушами, подергал маму за рукав. Обернувшись затем, поймал изучающе прищуренный взгляд ведьмы-старосты, устремленный с самой верхней ступеньки парадного. Старуха Мокких скалилась щербатой и оттого ужасающе нежной улыбкой. - Что за чудный малыш, глянь-ка, Пирли! - загнусавила она, обращаясь к дочери. - Такой весь сладенький, цимес*, а не ребенок! А уж какой принаряженный! ______________ **Сладкое блюдо еврейской кухни Мама определенно это услыхала - покрепче сжав мою ладошку, она вся подобралась. Но оборачиваться, чтобы нанести ответный удар, не спешила - к очевидному разочарованию приятельниц, оцепеневших в сладостном предвкушении свары. Задираться со старухой Мокких без крайней нужды вряд ли стоило. И теперь вся компания в томительной тревоге ожидала, закончится ли еще ее чтоб он так жил! Видно, мне первому стало ясно, что нет, не закончится. Или же просто самому захотелось блеснуть перед публикой. И я поспешил продемонстрировать всем, с каким образованным ребенком имеют они дело - пальчики свободной ладошки сами собой сложились в известный отводящий порчу знак, который я ничтоже сумняшеся и адресовал своей словоохотливой поклоннице. Несколько долгих мгновений старуха Мокких сузившимися глазками молча обозревала выставленную фигу. - Чтоб эта шкодливая ручонка отсохла напрочь, - продолжила она тем же скрипучим елейным голоском. - Чтоб один за другим сгнили все гадкие пальчики и отсохла ладошка. Когда же поганая ладошка отвалится, пусть гниение да не остановится. Пусть перейдет сперва на локоток, затем дойдет до плечика. Чтоб вся ручонка, которой ты показал мне фигу, отвалилась и лежала под ногами, разлагаясь и смердя, и чтоб на весь остаток своей безрадостной жизни ты запомнил, каково это - показывать фиги мне! Мы с матерью внезапно остались в абсолютном одиночестве - приятельниц как ветром сдуло с тротуара. Не то чтобы они улизнули совсем, но отступили под старухины причитания на почтительное расстояние и ахали теперь в отдалении. Но мать - мать медленно повернула побелевшее лицо к разбушевавшейся Мокких и - в последней надежде уйти с миром - попыталась погасить пламя разгорающегося сражения. - Постыдилась бы, старая! - воскликнула она. - Ребенку нет еще и пяти. Немедленно забери свои слова обратно! |
|
|