"Тициано Терцани. Еще один круг на карусели " - читать интересную книгу автора

бы в Дхарамсалу за новыми. Но старому отшельнику пришлось бы их дожидаться
неделями, месяцами, а то и ждать конца зимы, когда станут проходимыми тропы,
сейчас заваленные снегом; терпеливо, не поддаваясь желаниям, никогда не
раздражаясь, соглашаясь с тем, что ничто не вечно, все преходяще. Ждать
несколько месяцев, чтобы получить наконец свою пару очков и с радостью
погрузиться в чтение книг, пожелтевших от времени и дыма.
Я смотрел на свои очки, и они казались мне сокровищем. Читал я много,
но теперь ничего не усваивал, ничего не запоминал. Просто получал мимолетное
удовольствие. То я читал стихи, то меня можно было увидеть с "Волшебной
горой" в руках, как в далекой юности. А еще я читал книги, в которых
рассказывалось о болезнях знаменитостей: Уильям Стайрон и его депрессия,
Норман Казинс с его воспалением позвонков, он излечился оригинальным
способом, в основе которого был... смех и большие дозы витамина С.
Солнце... Всю свою жизнь я обожал быть на солнце - в горах, на море, в
тропиках или на берегу Меконга. Но теперь, идя по улице, я машинально
выбирал теневую сторону. Я шарахался от солнца, как от чумы. Моя "Приносящая
удачу", объясняя, что химиотерапия необратимо поразит систему пигментации
моей кожи, не оставила мне ни малейших сомнений на этот счет: "Вы больше
никогда, никогда в жизни не должны загорать". Я улыбнулся, и она, подумав,
что эта улыбка означала: "Мы еще посмотрим", добавила в своей обычной
садистской манере, за которой, однако, скрывалась настоящая забота обо мне:
"Синьор Терцани, побудете немного на солнце, и ваш мозг изжарится".
Самое странное то, что мой характер, казалось, тоже менялся. Я стал
неуверенным в принятии решений, ощущал себя хрупким и уязвимым. Выходило,
что эти вливания властны и над моим настроением. Сколько себя помню, меня
всегда забавляли фильмы ужасов (к досаде Анджелы, которая их не выносит) -
все эти скрипящие двери, убийцы, таящиеся в замках с привидениями. После
химиотерапии с этим развлечением было покончено: мне стало жутко их
смотреть.
Разум мой становился все более неповоротливым, зато более спокойным. И
это приносило мне большое наслаждение. В начале курса лечения я был крайне
неуравновешен: дурная мысль, едва зародившись, тут же оборачивалась бурей,
любой голос казался воплем, подъем по лестнице - покорением вершины. Простой
разговор надолго выводил меня из равновесия - и не из-за смысла сказанного,
а просто потому, что я ощущал себя полуналитой бочкой: задень - и внутри еще
долго будет колыхаться.
Медитируя, я научился одной вещи: чтобы успокоить разум, важно не
противиться возникающим мыслям, а смириться с ними. Если не стараться
выпихнуть их прочь, от них легче избавиться - они уйдут сами. Медленно,
возможно из-за упадка физических сил, мне удалось обрести странное, зыбкое,
но такое приятное равновесие. Даже сны мои стали легкими, спокойными,
беспечальными - каким в глубине души стал и я.
Иногда, встав утром, я ощущал, что на меня надвигается депрессия. Но
это была лишь расплывчатая темная мгла, а не та ужасная черная дыра, в
которую, как мне казалось, я каждый день падал в Японии; не тот гнет,
который я тогда испытывал, - будто целый мир навалился на плечи; не это
неотступное чувство своей никчемности. Сейчас это было скорее ощущением
отстраненности, из-за которого мир казался менее важным, не настолько
интересным, чтобы в нем хотелось бы жить. Таким образом, даже рак уже не
являлся драмой. Однажды в каком-то телефильме я услышал фразу, над которой в