"Александр Михайлович Терехов. Дурачок ("Огонек" N 47, 1989)" - читать интересную книгу автора

кому обалденно хорошо.
Завистливые глаза слепы, не любят прозы. Может быть, не так уж хорошо
жилось ефрейтору Клыгину, но мнение бытовало прочно.
А еще служил он дома. В родном городе. Как он сюда попал, одному богу
известно.
Но дома-уже здорово. И часто заходили к нему в санчасть с "гражданки"
знакомые приятельницы, волнующе и тревожно смеялись с ним в запертой
изнутри ординаторской, а затем проплывали бесплотными видениями мимо
задеревеневших вдруг больных.
Считалось, что Клыгин, как всякая знаменитость мужского пола,
незаурядный специалист по амурным делам, и поэтому если он говорил, что
надо идти на электрофорез именно сейчас, то именно сейчас и следовало идти.
Я пару раз стукнул пальцем в дверь с нужным номером на табличке и зашел
в коридор, шаркая тапочками по линолеуму. Кабинет был беспорядочно
заставлен цветами в горшках и кадках, принесенными сюда из ремонтируемых
кабинетов.
Кабинки для процедур оказались пустыми, врача тоже не было видно. Я
взял в руки песочные часы и перевернул их. Песок потек. Дверь кого-то
впустила, и листок с направлением был немедленно вырван из моих рук,
сложенных за спиной. Девушка в белом халате быстро прошла к столику и
заглянула в направление. Я лишь мельком увидел короткие темные волосы,
полные алые губы и накрашенные глаза и сразу стал глядеть вниз на ее белые
сапожки и заправленные в них фирменные джинсы. Хорошие такие джинсы.
- Идите туда,- по-женски аккуратно выговорила она, дотронувшись легко
до моей вздрогнувшей руки. Я ссутулился еще больше и зашагал к указанной
кабинке, ощущая свою деревянность: вроде совсем недавно в армии, но как-то
напрочь разучился смотреть на девушек прямо.
Я лег, стесняясь своего сероватого белья, и стал смотреть в потолок,
когда девушка деловито положила мне на грудь пластину, придавила ее
мешочком и чем-то щелкнула.
- Сейчас должно покалывать. Как горчичник. Хороший горчичник, не
старый,-прояснила она ситуацию.
- Слишком сильно. Можно и поменьше,-шевельнул я губами.
- Ой, какой ты у нас слабак,- сказала она и, передвинув что-то на
пульте, уплыла за шторку, оставив мне облако духов.
"Я не слабак. Я избалованный,-беседовал я с ней про себя.-Какая
разница? Слабак принимает любое положение в жизни так, как преподносит
судьба, а избалованный хочет в любом положении обеспечить себе максимум
комфорта. Избалованный лучше, чем слабак. Он предприимчивей",-говорил я
про себя, занимаясь тем, чем занимается в армии каждый. Когда нельзя
ответить вслух, отвечаешь про себя. Это и создает иллюзию равенства. Если
не можешь быть человеком вслух, пытаешься быть человеком про себя.
- Подъем! Ты что, псих?
Черт. Угораздило задремать. Ну, и, конечно, я дернулся "по подъему",
как следует. Все-таки рефлекс отработан. Все с груди полетело на пол, а я,
как дурак, ищу табурет с "хэбэ".
Она стояла и, сдерживая смех, глядела, как я зло натягиваю нижнюю
рубашку, пижаму, быстро оправляю простыню на лежаке и, выпалив "спасибо!",
выхожу, оценив попутно в зеркале два помидора, имевших когда-то честь
именоваться моими ушами.