"Эндрю Тернбулл. Скотт Фицджеральд ("Жизнь замечательных людей") " - читать интересную книгу автора

партнершей для мазурки. "На следующий день, - писал Фицджеральд в дневнике,
который держал под замком в сундуке под кроватью, - она призналась Мари Лоц,
а та передала это Дороти Нокс, которая, в свою очередь, поделилась этим с
Эрлом, что я был у нее на третьем месте среди выбранных ею поклонников. Не
помню, кто занимал первое место, но второе принадлежало Эрлу. Поскольку я
находился полностью во власти ее чар, я решил во что бы то ни стало
передвинуться на первое. Кульминационный момент наступил на вечеринке, где
мы играли в "испорченный телефон", в "садовника", "бутылочку" и другие
глупые, но забавные детские игры. Невозможно сосчитать, сколько раз я
поцеловал в тот вечер Китти. Когда мы расходились по домам, я прочно
обеспечил себе заветное первое место, которое удерживал вплоть до окончания
занятий танцами весной, когда я уступил его своему сопернику Джонни
Гаунсу... На Рождество я купил двухкилограммовую коробку конфет и направился
с ней в ее дом. К моему большому удивлению, дверь открыла Китти. От смущения
я чуть не упал в обморок. Наконец я протянул ей коробку и, запинаясь,
промямлил: "Пе-пе-передайте это К-Китти" - и, повернувшись, стремглав
бросился домой".
Между тем, дела Эдварда Фицджеральда шли все хуже и хуже. Как
коммивояжеру ему приходилось посещать много клиентов. Находившись за день,
он возвращался домой измочаленным.
Его увольнение компанией "Проктер энд Гэмбл" в марте 1908 года глубоко
ранило маленького Скотта.
"Однажды в полдень, - вспоминал Фицджеральд много лет спустя, -
раздался телефонный звонок и мать подняла трубку. Я не понял, что она
сказала, но почувствовал, что нас постигло несчастье. За несколько минут до
этого мать дала мне двадцать пять центов на бассейн. Я вернул деньги матери,
зная, что произошло что-то ужасное и что сейчас ей придется экономить.
Затем, опустившись на колени, я стал молиться. "Милостивый боже, -
взывал я к Всевышнему, - не допусти, чтобы мы оказались в доме для бедных".
Через некоторое время вернулся отец. Я оказался прав: он потерял место.
В то утро он ушел на работу сравнительно молодым человеком, полным сил
и веры. Вечером же он вернулся домой совсем сломленным стариком. В нем угас
жизненный импульс и его благородные идеалы рассыпались в прах. До конца дней
своих он так и остался неудачником.
И еще я помню другую деталь. Когда отец пришел домой, мать подтолкнула
меня к нему: "Скотт, скажи что-нибудь папе".
Не зная, что бы тут придумать, я подошел и спросил: "Пап, как ты
думаешь, кто будет следующим президентом?". Он не отрываясь смотрел в окно.
На лице его не дрогнул ни один мускул. Затем он ответил: "Я думаю, Тафт".
Этот удар оказался одновременно и горем, и толчком к действию.
Фицджеральд любил отца и всегда дорожил теплившимся чувством общности,
которое связывало их. Он восхищался вкусом отца, его воспитанностью,
прекрасными манерами, которые значили больше, чем воспитанность, и могли,
как знал Фицджеральд, быть лишь проявлением его добросердечия. Но Скотта
снедало честолюбие и сознание того, что в каком-то смысле он теперь главный
мужчина в семье и что именно от него ожидают больших свершений, подстегивало
его.
В то лето Фицджеральды вернулись в Сент-Пол, где был вложен их основной
капитал.