"Василий Тихов. О том, как дедушка Карпа колдуном был ("Страшные сказки")" - читать интересную книгу автора

прокукарекал, а там хоть не рассветай". Играет, пот со лба утирает, а эти
всё не унимаются. Стал гармонист примечать: они, когда скачут, пальцы в
скляницу макают, глаза снадобьем каким-то трут. Любопытно ему стало, что
за снадобье такое налажено, улучил минутку и залез одним пальцем, пока
плясуны отвернулись. Правый глаз смазал. Тут как искры посыпались, стены
у бани сразу разъехались, и оказались они то ли во дворце, то ли в
кабинете каком. А парни и девки бесстыжие совсем другими сделались.
Хвостатые и рогатые, прыгают друг на друга, на полу извиваются! Срам, да
и только! Гармонист от изумления и играть-то бросил. Они к нему: пошто,
мол не играешь?! - "Да мне до ветру надобно, по нужде". - "Не пустим,
удерёшь". - "Да я вам гармонию оставлю. Вот те крест!" Как крест-то на
себя наложил, они вроде съёжились и от дверей бочком, бочком попятились.
Вскочил парень на вольный воздух - и дёру! А место-то узнать не может.
Сам не помнит, как до дому добрался. На печь залез да там и дрожал до
утра. А утром со святой водицей, с крестом пошёл ту баню искать. Насилу
отыскал. Гармонь, говорит, в клочья порвали - одни планки остались, да
ещё скляница на полке стоит. Парень уж её не тронул, углы только банные
окропил святой водицей, помолился, дверь с окном крестом обнёс. Так и
сейчас эту баню Чёртовой называют, не моется там уж никто.
Такая вот история, Карпуша. Понял ли?
- Да понять вроде не шибко хитро. Нешто ты, Николай Бенедиктович,
полагаешь, что скляница та сохранилась? И угланы её не разбили, и баба
никакая под дело не приспособила?
- Это уж как повезёт, Карпуша. Чёртова баня, запомнил?
Как сказал, так и случилось. Сыскал дед эту баню. И скляница там на
полке стоит, только то чудно, что ни пылинки на неё не село, как
протирает кто. Снадобья-то самая малость осталась. Протёр дед один глаз,
вот только забыл - правый ли, левый. Не в том суть. Стал он многое
видеть, что раньше недоступно было. Идёт по деревне и дивуется. Куда глаз
ни кинь - везде окаянные пристроились. Один вон у самой околицы
притулился, на жердине ждёт, когда кто мимо пройдёт. А сам-то
приговаривает: "Меня с печи батогом, а я с вами веселком. Как захочу, так
и проглочу". Известное дело, похваляется. Сам-то с палец, съесть не
съест, а вот попортить всегда пожалуйста. Идёт девчоночка-углашка, репку
жуёт, он и - прыг! - на неё. Сначала на репку, потом уж с неё на роток,
а там и в нутро. В избе у оконца старуха сидит, пониток починяет, а нитку
в иголку вдёрнуть не может. Окаянный под руку толкнёт, она и не попадает.
Старуха-то лешакается на иглу: "Вот, чёрт тебя забери!". А он и рад, на
глазах раздувается, что твой пузырь.
Идёт Карпа дальше, сквозь стены всё в избах видать - такой зоркий
глаз стал. В одной избе, вишь, молодые на полатях заиграли. У молодухи-то
коса длиннющая, до полу свешивается, вот окаянный её и теребит, сам
норовит заместо мужика пристроиться. А другой свекра подговаривает,
нашёптывает ему в уши - тот за молодыми в щелку подглядывает. Дальше
идёт - мужик за столом сидит, думу чёрную думает. А чертёнок из-за штофа
выглядывает, подмигивает - быть в этом дому делу чёрному.
Страшно стало деду. Что-ж делать-то? Как себя да родных уберечь от
такой напасти? У каждого ведь черти свои. Вот колдунья-горбунья в голбец
спустилась, в пестере жучков перебирает. Дед Колян птичкам перышки
оправляет, а в другом дому черти медуницами кажутся - в гнезде своём