ГЛАВА ПЯТАЯ

Этот день начался так же, как и другие. Мама разбудила Шарику поцелуем.

Мама такая хорошая! Шарика решила, что, когда вырастет, обязательно станет такой, как мама. Она предупредила маму, чтобы та не выбрасывала и никому не дарила ни одного своего платья, а откладывала их для нее. Когда Шарика подрастет, она будет носить мамины платья.

Мама сразу согласилась. Она взяла Шарику на руки и вынесла в маленькую комнату, где стояла кровать Габи и большой коричневый шкаф. На глазах Шарики мама сняла со шкафа чемодан, уложила в него платье из зеленой ткани, которое в этом году ни разу не надевала, чудесную лиловую блузку и очень красивую черную лаковую сумочку. Шарика никогда ее не видела в руках у мамы. Девочке захотелось попросить маму отдать ей сумочку сейчас, но потом она подумала, что делать ей с этой сумочкой все равно ничего, ведь она никуда не ходит.

С тех пор как Шарику привезли из больницы домой, ее только по воскресным утрам выносят на улицу. Папа одалживает ей свои ноги — берет Шарику в охапку, и они отправляются на улицу.

Так пожелала мама. Шарика знала: мама и слышать не хочет о покупке кресла на колесиках.

Родители думали, что она уже уснула, и папа, закончив чистить мундштук, бросил на красное платье Кока-Колы грязную бумажку с неприятным запахом и сказал:

— Послушай, родная, купим дочке коляску.

— Нет! — закричала мама.

— Тише, ты разбудишь Шарику, — остановил ее папа. — Пойми, девочке будет лучше. Сегодня я видел такую коляску. Она легкая, удобная, Шарика сможет сама разъезжать в ней, кататься взад и вперед по комнате, по кухне…

— Нет! — Мама заплакала.

— Мы сможем возить ее гулять в коляске каждый день.

. — Ни за что! — рыдала мама. — Не хочу, чтобы ребенок был калекой! И врач сказал, что она будет ходить. И профессор подтвердил…

— Конечно, она будет ходить, но до тех пор…

— В коляске она станет инвалидом! Не только физически. Это сломит ее духовно. На улице все будут глазеть на нее. Начнут жалеть… Нет, пока есть хоть малейшая надежда, я не позволю сажать ребенка в инвалидную коляску!

Шарика слышала мамин плач, пока не заснула.

Мама вообще много плачет. Но когда перестает и слезы у нее высыхают, она становится очень красивой. Вот как теперь, когда она поцеловала Шарику и смотрит долгим, ласковым взглядом.

— Ты самая красивая, — прошептала Шарика маме.

Мама вымыла ее, одела. Папа принес какао и хлеб с маслом, поправил на коленях плед. Потом в дверь позвонила тетушка Марго.

Мама с папой, вероятно, уже шли по улице, когда тетушка, тяжело ступая, вошла в комнату.

— Если ничего не случится, — сказала она Шарике, — сегодня тебя ждет сюрприз…

Тетушка расхаживала по комнате со щеткой и тряпкой, а Шарика пыталась догадаться, какой же это сюрприз.

"Наверное, на второй завтрак даст клубнику с сахаром", — подумала она. И стала с волнением следить за тем, как тетушка Марго мешает бедному Жиге работать. Жиге нужно расследовать, кто ранил Рози. Он как раз собирался допросить Белу Свечку, когда тетушка, смахивая пыль своей вездесущей тряпкой, спугнула его.

Уборка шла своим чередом, а тетушка Марго становилась все беспокойнее. Она посматривала на часы, на Шарику, несколько раз выглядывала в открытое окно.

Что она там высматривает?

Потом тетушка Марго принесла Шарике тарелку с черешней.

"Значит, сюрприз не клубника с сахаром", — решила Шарика.

Черешня ей совсем не понравилась. Красные ягоды были испещрены черными пятнышками.

"Прыщавая черешня!"

— Кушай, звездочка, — уговаривала тетушка Марго. — Черешня спелая, сладкая.

Но как она ни уговаривала, Шарика не съела ни одной ягодки.

В половине десятого позвонили в дверь. Тетушка пошла открывать и топала так, что, казалось, целый полк солдат марширует в квартире.

"Наверное, это и есть сюрприз", — мелькнуло в голове у Шарики.

Только она это подумала, как в следующую минуту с вытянувшимся от огорчения лицом еле слышно здоровалась с учительницей гимнастики.

— Громче, девочка, — надтреснутым голосом сказала учительница.

— Здравствуйте, — повторила Шарика.

— Ну, видишь! — продолжала сипеть та. — У тебя есть голос. И силы. Ну-ка, давай!

Шарика скрепя сердце позволила учительнице проделать над собой все, что та хотела. Учительница раздела ее, уложила на диван, тормошила, поднимала ноги.

— Работай и ты! — приказала учительница.

Шари не шевельнулась. Ей нет дела до этой Трескучки. Чтоб она провалилась!

Учительница тормошила, дергала ее. И трещала своим сиплым голосом, ни на минуту не закрывая рта. Почему Шарика не помогает ей? Так они ничего не добьются, она сама должна приложить усилия.

Шарике так это надоело, что она обратилась к жителям Комнатии.

"Помогите", — попросила она мысленно.

Учительница и не подозревала, что против нее замышляется.

"Придумайте что-нибудь! Пусть Трескучка оставит меня в покое!"

Кто мог предположить, что пьяница Карчи Кувшин первым откликнется на ее зов?

Карчи, желая наклониться ближе к Кристи Хрустальной, покачнулся и спрыгнул на шею учительницы, которая мучила Шарику, лежавшую на диване как раз под полкой.

Трескучка охнула и выпустила Шарику.

Карчи, ухмыляясь, покатился по дивану и, глухо стукнувшись, остановился у стены.

"Ты не ушибся?" — спросила Шарика.

"Что ты!" — рассмеялся Карчи; он был очень доволен, что учительница так зло смотрит на него, и от гордости еще больше выпятил живот.

Трескучка взяла Карчи за шею, поставила обратно на полку и снова склонилась над Шарикой. Но предупреждение пошло на пользу: теперь она не так резко дергала девочку.

— Дело пойдет, — сказала она в конце урока и посадила Шарику в ее кресло.

Во время урока тетушка Марго часто входила и выходила из комнаты, Шарика косилась на нее одним глазом: она заметила, что та чем-то очень взволнована. Ее беспокойство не прошло даже тогда, когда учительница закрыла за собой дверь.

Стрелка часов показывала двенадцать, и тут в дверь снова позвонили. В этот момент тетушки Марго не было в комнате, и появилась ока не сразу, поэтому Шарика понятия не имела, что происходит в передней.

А произошло следующее: в дверях стоял Густи Буба.

— Ну, проклятье божье, пришел все-таки? — воскликнула тетушка Марго.

Вместо ответа Густи Буба ухмыльнулся, потопал блестящими желтыми ботинками у порога, словно стряхивая с них пыль, и вошел в переднюю.

— Разве сейчас десять часов? — зашипела тетушка Марго.

— Чего вы хотите, одиннадцати еще нет! — Густи сунул под нос тетушке Марго свои часы.

Увидав часы, тетушка на мгновение оцепенела. Последний раз она видела такие, когда покойный мастер-трубочист Лайош Точ попросил стать его женой тоненькую семнадцатилетнюю девушку, какой она, тетушка Марго, тогда была, и сразил ее окончательно, сказав:

"Марготка, я жду вашего ответа десять минут. Если вы скажете нет, я уеду в Америку".

Хотя, по правде говоря, Лайош Точ никогда бы не уехал в Америку.

Густи сунул под нос тетушки часы с римским циферблатом, и у той все расплылось перед глазами. Она слегка оттолкнула часы от себя и закричала на Густи:

— Ты что, не видишь, что уже двенадцать? Может, цифры различать перестал? Бесстыдник ты эдакий!

А Густи знай себе ухмылялся, словно его расхваливали, а потом перешел к делу:

— Где мои пятьдесят форинтов?

Глаза тетушки метнули молнии. Она не удостоила Густи Бубу ответом, удалилась в кухню, вытащила из-под табуретки огромную черную сумку, вынула из кошелька пятьдесят форинтов, лежавшие вместе с черными шнурками для ботинок, и швырнула их на кухонный стол протиснувшемуся вслед за ней Густи.

— Лучше б меня паралич хватил, когда я тебе первый кусок хлеба смальцем намазывала, — заявила она.

У Густи, очевидно, против этого не было никаких возражений, он спокойно опустил деньги в карман, затем спросил, где найти даму, которой нужно играть.

— Не дама это, полоумный, а девочка, — объяснила тетушка Марго и, высоко подняв голову, пошла вперед. Густи со скрипкой под мышкой проскользнул вслед за ней.

От волнения у Шарики перехватило дыхание. Она чувствовала, что звонок имеет отношение к ней. Наконец-то она узнает, кто пришел. Широко раскрыв глаза, она тихим голосом растроганно пролепетала:

— Здравствуйте.

Густи стоял как вкопанный посреди комнаты и пялился на маленькую худенькую девочку.

Тетушка Марго прикрикнула на него:

— Чего уставился, идол деревянный? Вынимай свою скрипку и играй.

Густи, ни на мгновение не сводя с Шарики глаз, медленно вынул скрипку из футляра. Потом он прижал ее к подбородку, провел по смычку пальцами и сделал полшага к девочке.

— Что сыграть? — склонился он перед ней.

— Ой, не знаю, — всплеснула руками Шарика. — Всё! То есть что вам будет угодно…

Мгновение Густи стоял в нерешительности, затем смычок нежно коснулся струн. Прижавшись щекой к скрипке, Густи тихонько подпевал себе. Потом он заиграл другую мелодию, но она была такая же, как первая: казалось, сердце от нее вот-вот разорвется.

Тетушка Марго вынула из кармана тряпку, которой раньше стирала пыль, и приложила к глазам.

— Не надо такие грустные, Густи, — приказала она. — Мы хотим смеяться, а не плакать, правда, моя звездочка?

Но Шарика ее не слушала. Она засмеялась и сказала Густи:

— Чудесно! Господи, как это чудесно!..

Густи играл. Печальные и веселые, протяжные и быстрые мелодии. Вся комната наполнилась музыкой.

Шарика раскраснелась, тетушка Марго стояла в дверях затаив дыхание, а Густи раскачивался, склонялся, извивался, то напрягая мышцы, то расслабляя их, и не мог оторвать взгляда от широко раскрытых, устремленных на него глаз Шарики.

Когда лицо Густи заблестело от пота, он опустил смычок. Подошел к креслу Шарики и спросил:

— Понравилось, девочка?

Руки Шарики взлетели в воздух и обхватили шею Густи. Она прижала к своему маленькому худенькому личику красный, влажный лоб Густи и поцеловала его.

— Спасибо, — шепнула она ему на ухо, — спасибо! Вы так прекрасно играете. Так прекрасно…

Густи смутился и отвесил поклон Шарике, словно стоял на эстраде и раскланивался, перед публикой, благодаря за аплодисменты.

— Большое спасибо, — ликовала Шарика. Она была счастлива, и ей никак не сиделось на месте. Тетушка Марго боялась, что она, чего доброго, свалится с кресла.

Низко кланяясь, пятясь, Густи вышел из комнаты.

Тетушка Марго уже собиралась захлопнуть за ним дверь, когда нога Густи в желтом ботинке снова просунулась в переднюю.

— Чего тебе? — недовольно заворчала на него тетушка Марго.

— Возьмите, — ответил Густи и сунул ей что-то в руку.

Тетушка Марго с изумлением уставилась на свою разжатую ладонь: на ней лежали пятьдесят форинтов…