"Юрий Медведев. Беатрисса (КЛФ, ТМ 04/98)" - читать интересную книгу автора

соединил гены свиньи, крысы и человека. Родившиеся мутанты - их называли
крысвичи, или чексы - вырвались на волю и загрызли чуть ли полмиллиона
островитян. Сам же горе-экспериментатор едва спасся на вертолете Красного
Креста.
Берсенев поставил на стол пустой бокал и сказал устало:
- Клянусь, Беатриса, в этой трагедии я не повинен. Чист, как стеклышко.
Лишь теперь осознаю: то была месть небес.
- Кому?
- Мне.
- За что?
- За непомерное честолюбие. За желание пожимать руки президентам,
раздавать интервью и задирать нос перед коллегами.
Такого от Берсенева я не ожидала.
- Что-то не похоже на вас, склонного, скорее, к замкнутой жизни.
Добровольно покинули Оксфорд, почти десять лет провели затворником на
Ямайке...
- Счастливейшие годы, счастливейшие... Все мои главные открытия... Одна
из лучших лабораторий мира. Эх, Ямайка! До Северной и Южной Америк - рукой
подать, рядом Куба, Антильские и Багамские острова. А природа! Да еще шесть
веков назад старик Колумб назвал Ямайку обителью блаженства. Правда, в
сезон дождей - это май-июнь и ноябрь-декабрь - ливни, как из ведра, но
остальное время - райский уголок. Именно здесь я узнал однажды, что
схлопотал премию Авиценны, многие считают ее престижней Нобелевской. Два
миллиона долларов, прием в Вашингтоне у президента, - кто не мечтает о
такой удаче...
Помню, улетать в Вашингтон должен был утром 12 сентября. А накануне,
ближе к вечеру, оседлал свой джип и поехал на этюды - по лесной паршивой
дороге, к высохшему озеру. Там скалы - как стадо окаменевших динозавров...
Сижу, стало быть, на стульчике раскладном, малюю пейзаж. И представьте,
Беатриса, провожая взглядом стаю каких-то синекрылых птичек, задрал я свою,
тогда еще кудрявую голову, - и остолбенел. Надо мною объявилась
нежданно-негаданно здоровенная башня, вроде Эйфелевой, но не из металла, а
из оранжево-серебристых молний. Не успел опомниться, а уж материализовалось
внутри этой иллюминированной великанши эдакое колесико, ободочек - в
поперечнике с римский Колизей. Колесо показалось мне раскаленным до
белизны, а внутри его чуть дымилась спиральная туманность:
фиолетово-молочная, с завихрениями и переливающимися огоньками звезд. В
общем, планетарий при дневном свете. И рушится планетарий прямо на меня. И
я вырубаюсь, будто током высокого напряжения ужаленный.
Очнулся. В ушах гудит, голова раскалывается. Под куполом моего планетария
- тьма-тьмущая. Лишь внизу, по замкнутому кольцу, полоса тусклого света.
Фосфоресцирующий забор для одинокого лауреата... Что делать? Побрел к
забору. Он оказался гладким и холодноватым овалом вышиною с трехэтажный
дом. Двинулся вдоль забора, как зверек в круглой клетке, и вообразите,
Беатриса, подхожу к разлому. Будто лайнер океанский переломлен надвое, а на
срезе торчат трубы, коммуникации, колеса, рычаги.
Разлом в ширину был метров пять. Я покумекал - вдруг облучусь? - но
рискнул-таки и шагнул в проход. Пробираюсь в полутьме, съежившись от
страха, уже и Луну заметил вроде бы в просвете впереди. Глядь - мертвое
тело. И не просто мертвец, а разрезанный надвое - от плеча до пояса. Как