"Женское нестроение" - читать интересную книгу автора (Амфитеатров Александр Валентинович)

I

Опять газеты полны разговорами о борьбѣ съ развитіемъ проституціи, объ уничтоженіи торга бѣлыми невольницами, о правилахъ для одиночекъ, квартирныхъ хозяекъ, объ охранѣ отъ разврата малолѣтнихъ и т. д. Собираются и ожидаются съѣзды, слагается союзъ «защиты женщинъ», готовятся проекты, сочиняются рѣчи, пишутся статьи. Сколько хорошихъ словъ, благихъ намѣреній, — надо отдать сараведливость, — весьма часто переходящихъ и въ доброжелательные поступки, и въ полезныя пробныя мѣропріятія! И изъ года въ годъ, изъ десятилѣтія въ десятилѣтіе повторяется одна и та же исторія: доброжелательные поступки приводятъ къ результатамъ чуть ли не обратно противоположнымъ желанію, a изъ мѣропріятій вырастаетъ для женскаго пола, совсѣмь неожиданнымъ сюрпризомъ, какая-нибудь новая житейская каторга, горшая прежнихъ. И сатана, гуляя по своему аду, полъ въ которомъ, какъ извѣстно, вымощенъ добрыми намѣреніями, — послѣ каждаго съѣзда или конгресса о проституціи, все крѣпче, все съ большею самоувѣренностыо топаетъ копытами по тому мѣсту, гдѣ похоронены сотни разрѣшеній вопроса о падшихъ женщинахъ, язвительно смѣется и приговариваетъ:

— Вотъ гдѣ y меня основательно, густо вымощено!

Борьба съ распространеніемъ проституціи, обыкновенно, проектируется съ двухъ точекъ отправленія: этической — для самихъ жертвъ проституціи, медицинско-профилактической — для общества, въ средѣ котораго проституція развивается, служа показательницею его, какъ принято выражаться, темперамента. Въ дополненіе къ отвѣтамъ на эти главные устои вопроса, ищутся разгадки второстепенныхъ осложненій, изъ него истекающихъ; въ томъ числѣ, съ особеннымъ усердіемъ предлагается дилемма объ улучшеніи быта проститутки, объ охранѣ ея человѣческихъ и гражданскихъ правъ, словомъ, такъ сказать, о защитѣ ея отъ жестокаго обращенія. Опять-таки — прекрасныя, истинно гуманныя задачи: и упражняться въ рѣшеніи подобныхъ житейскихъ шарадъ — благороднѣйшее занятіе для мыслителя благонамѣреннаго и любвеобильнаго. Но сатана, все-таки, топочетъ копытами, смѣется и восклицаетъ:

— Нѣтъ, господа, — это мѣсто y меня надежно, крѣпко вымощено!

Я зналъ въ жизни своей очень много членовъ разныхъ обществъ покровительства животнымъ, въ томъ числѣ иныхъ очень дѣятельныхъ, — но только одного, который покровительствовалъ имъ дѣйствительно и вполнѣ послѣдовательно. Онъ сдѣлался вегетаріанцемъ, всегда и всюду ходилъ пѣшкомъ и не держалъ въ домѣ своемъ ни кота, ни собаки. Этотъ человѣкъ устранилъ себя отъ потребностей въ животномъ мірѣ, и тогда животный міръ получилъ нѣкоторую гарантію, что онъ не будетъ терпѣть отъ этого человѣка жестокаго обращенія, по крайней мѣрѣ, вольнаго потому что, вѣдь, въ концѣ-то концовъ, все наше отношеніе къ животнымъ — сплошь жестокое, даже когда мы считаемъ его кроткимъ. Нельзя съ нѣжностью лобанить быка, хотя бы на самой усовершенствованной бойнѣ, нельзя мягко сердечно перерѣзать горло барану и отрубить голову индюку; нельзя воображать, будто доставляешь необычайное наслажденіе лошади, впрягая ее въ вагонъ конно-желѣзной дороги; и хотя гастрономы утверждаютъ, будто карась любитъ, чтобы его жарили въ сметанѣ, однако врядъ-ли они отъ карася это слышали. Не быть жестокимъ по отношенію къ животнымъ можетъ только то общество, которое въ состояніи обходиться безъ животныхъ. Всякое иное покровительство животнымъ заботится не о благополучіи животнаго міра, a объ успокоеніи нервной чувствительности общества человѣческаго, объ умиротвореніи поверхностными компромиссами человѣческой совѣсти, внутреннимъ голосомъ своимъ протестующей въ насъ противъ грубыхъ формъ эксплоатаціи живого, дышущаго существа. Защищая истязуемое или напрасно убиваемое животное, мы оберегаемъ не его, но собственный нравственный комфортъ, собственное самодовольство. Если въ оправданіе истязанія или убійства животнаго имѣется хоть маленькій, понятный и выгодный человѣку предлогъ, оно уже не считается ни истязаніемъ, ни напраснымъ убійствомъ. Научные интересы — достояніе немногихъ: поэтому тысячи людей возмущаются до глубины души откровенными жестокостями вивисекціи, цѣлей которой они не понимаютъ. Вкусовые интересы доступны всѣмъ: поэтому тѣ же тысячи людей не смущаются ѣсть раковъ заживо сваренныхъ въ кипяткѣ, и требуютъ, чгобы кухарка сѣкла налима предъ закланіемъ его въ уху, такъ какъ отъ сѣченія налимъ «огорчается», и вкусная печенка его распухаетъ.

Прошу извиненія за грубоватую аналогію, но мнѣ сдается, что въ вопросѣ о проституціи мы весьма недалеко ушли отъ сомнительной условносги обществъ покровительства животнымъ. Вопросъ ставится совершенно на тѣ же шаткія основы компромиссовъ между безусловнымъ и неизбѣжнымъ зломъ общественнаго явленія и его условною, житейски-практическою «пользою».

Мы хотимъ остановить распространеніе проституціи и, для начала, обуздать наглую торговлю живымъ товаромъ. Очень хорошо будеть, если переловятъ разныхъ аферистовъ и аферистокъ, промышляющихъ бѣлыми невольницами на проституціонномъ рынкѣ, если затруднятъ кандидаткамъ въ проституцію доступъ къ позорному ремеслу и т. д. Но я не думаю, все-таки, чтобы всѣ эти палліативы стоили названія борьбы съ распространеніемъ проституціи и чтобы, даже при самомъ тщательномъ проведеніи ихъ въ жизнь, проституція перестала распространяться: ростъ ея не отъ нея зависитъ, и остановится онъ и пойдетъ на убыль не отъ тѣхъ искусственныхъ мѣръ, какими мы воображаемъ упорядочить рыночное предложеніе проституціи, но только и исключительно отъ этическихъ, соціальныхъ, экономическихъ, реформъ, которыя, преобразовавъ физіономію современнаго общества, естественнымъ путемъ уничтожатъ проституціонный рынокъ или, по крайней мѣрѣ, понизятъ на немъ спросъ. Пусть общество не нуждается или какъ можно меньше нуждается въ проституткѣ, и промыселъ самъ собою сведется на нѣтъ, фатально исчезнетъ, ликвидируется. Проститутка — рабочая на половой инстинктъ. Трудъ ея подчиненъ тѣмъ же законамъ роста, какъ и всякій трудъ: гдѣ есть въ немъ потребность, онъ развивается; гдѣ падаетъ потребность, — тамъ замираетъ, сокращается, уничтожается и онъ. Въ состояніи ли общество, при современныхъ условіяхъ своего быта, отказаться отъ обладанія этимъ женскимъ классомъ, отъ спроса на его услуги? Дѣйствительность говоритъ: нѣтъ, не въ состояніи. Тогда не будемъ и хвалиться столь громкими предпріятіями, какъ борьба съ проституціей. Условимся лучше замѣнить широкія задачи просто выработкою кое-какихъ внѣшнихъ приличій, чтобы обществу было не столь зазорно и опасно пользоваться жертвами своего темперамента и, воспользовавшись, потомъ смотрѣть имъ въ глаза, — чтобы свинство спроса вуалировалось благовидностью и закономѣрностью предложенія.

— Злополучная падшая женщина! порочная и несчастная торговка собственнымъ тѣломъ! Отвѣтствуй намъ: что ты за сфинксъ неразрѣшимый? Мы учреждаемъ для тебя исправительные пріюты: тебя въ нихъ не заманишь и калачомъ, а, заманутая, ты бѣжишъ изъ нихъ, куда глаза глядятъ, только бы уйти. Мы учреждаемъ для надзора за тобою врачебно-полицейскую инспекцію: ты обращаешь ее въ вѣдомство, за покровительство коему муза трагедіи споритъ съ музою оперетки. Мы арестуемъ, судимъ, сажаемъ въ тюрьмы, ссылаемъ твоихъ развратителей и рабовладѣлицъ… и эта гидра неистребима, на мѣсто каждой отрубленной головы ея вырастаютъ три новыхъ. Только что защитили тебя отъ жестокой, наглой эксплоатаціи, a ты уже опять по уши увязла въ ней, и опять вся, какъ паутиною, опутана долгами, контрактами, условіями разныхъ агентовъ и агентшъ, сводниковъ и сводней. Ужели ты неисправима? Ужели тщетны наши усилія, и милъ тебѣ развратъ для разврата, и нельзя тебя отвлечь отъ него ни крестомъ, ни пестомъ, ни честною молитвою? Однако, вотъ уже сорокъ лѣтъ, какъ насъ увѣряютъ неподдѣльные знатоки сердца человѣческаго, что ты — самое несчастное и страдающее существо въ подлунномъ мірѣ, что ты ужасаешься самой себя, льешь о себѣ покаянныя слезы, что ты — Соня Мармеладова, святая душа въ оскверненномъ тѣлѣ. Если такъ, опомнись, Соня Мармеладова! Брось стези порока, по коимъ водитъ тебя продажный развратъ, и возвратись на путь добродѣтели, куда мы тебя великодушно призываемъ…

Соня Мармеладова отвѣчаетъ:

— Я со всею готовностью-съ… Но, вѣдь, вступивъ на путь добродѣтели, стоять на немъ неподвижнымъ столбомъ невозможно-съ, a надо по оному пути идти впередъ, далѣе, въ текущую жизнь-съ?

— Конечно!.. Мы поведемъ тебя! Мы просвѣтимъ тебя! Мы покажемъ тебѣ прямую дорогу!

— Чувствительнѣйше благодарна. Только вотъ что скажу вамъ, милостивые государи мои: чтобы идти, — тамъ ли, сямъ ли? — впередъ, нужны средства-силенки. A y меня и на пути порока часто подкашиваются ноги отъ голодухи. Такъ боюсь, что на пути добродѣтельномъ-то я и вовсе паду, какъ заѣзженная клячасъ… вотъ какъ надорвалась, царство ей небесное, Катерина Ивановна, покойная мачеха моя, ежели изволите ее помнить.

Этическія воздѣйствія — сила хорошая, но и они — палка о двухъ концахъ. Нѣтъ на свѣтѣ книги болѣе свѣтлой, благой, братолюбивой, чѣмъ Евангеліе Христово. И, однако, я зналъ человѣка, который изъ всего Евангельскаго содержанія любилъ только одинъ стихъ, потому что толковалъ его, какъ благословеніе на ненависть къ человѣчеству. Былъ онъ парень гордый, рабочій, нищій, не попрошайка. Остался, послѣ болѣзни, безъ мѣста, перебивался, чѣмъ и какъ могъ, жилъ въ углахъ; наконецъ, силъ не стало: протягивай руку за подаяніемъ, либо околѣвай. И вотъ навернулся благотворитель. Прочелъ истощенному, озлобленному, полубольному, голодному человѣку лекцію о смиреніи, о промыслѣ, о прилежаніи въ трудѣ, подарилъ Евангеліе, пожалѣлъ, что «нѣтъ y меня для васъ никакой работы», далъ рубль денегъ и изчезъ. Изъ рубля y парня три четвертака отняла за долгъ хозяйка угла, гдѣ онъ сгнивалъ, четвертакъ онъ проѣлъ — а, четверо сутокъ спустя, подобрали его на Даниловомъ кладбищѣ, за Москвою, въ тифѣ, и отвезли въ больницу. Натура была сильная: выдержалъ. Врачи заинтересовались интеллигентомъ, который чуть не умеръ отъ голода, поддержали его кое-какою работою; онъ сталъ на ноги, вышелъ въ люди и впослѣдствіи былъ извѣстенъ въ адвокатурѣ, какъ… рвачъ самой жестокой и безсовѣстной марки. И однажды, въ интимномъ и очень бурномъ разговорѣ на благотворительную тему, въ которой онъ былъ близко и нехорошо заинтересованъ, онъ крикнулъ мнѣ, пишущему эти строки, жестокія, самозабвенныя слова:

— Что вы попрекаете меня христіанствомъ, Евангеліе въ примѣръ приводите? Что вы въ немъ понимаете? Что вы можете понимать? Вы читали Евангеліе въ теплой комнатѣ, сытый; a я — на Даниловомъ кладбищѣ, подъ осеннимъ дождемъ, съ пустымъ брюхомъ… Помню-съ: «алкалъ я, и вы не дали мнѣ ѣсть; жаждалъ, и вы не напоили меня»… A потомъ я продалъ Евангеліе кладбищенскому нищему за пятачекъ, a силы пойти, чтобы себѣ хлѣба купить, мнѣ уже недостало, и я легъ на могильную плиту и сталъ умирать… Вотъ и все мое Евангеліе. «Алкалъ я, и вы не дали мнѣ ѣсть; жаждалъ, и вы не напоили меня». Помню это, — и довольно съ меня. Тутъ цѣлое міровоззрѣніе!

Если бы всѣ господа благотворители хорошо помнили этотъ стихъ, они никогда не посмѣли бы давать Евангеліе въ руки голоднымъ людямъ, прежде чѣмъ ихъ накормить.

Таісъ, вотъ, я думаю, что и съ этическими воздѣйствіями на міръ падшихъ женщинъ мы не будемъ имѣть ни малѣйшаго успеха до тѣхь поръ, пока онѣ будутъ алкать и жаждать, a мы не сумѣемъ накормить и напоить ихъ иначе, какь при условіи продолженія ими той же профессіи, отъ которой мы беремся ихъ спасать.

Мнѣ скажутъ:

— Позвольте. Одинъ изъ наиболѣе существенныхъ пунктовъ программы къ борьбѣ съ проституціей въ томъ и заключается, что мы предлагаемъ падшей женщинѣ замѣнить добычу труда позорнаго заработкомъ труда честнаго.

Милостивые государи! Еще разъ повторю: этика — вещь прекрасная. Но вѣдь и политическая экономія — наука недурная. A она, увы! не дѣлитъ труда на позорный и честный, но лишь на легко добывающій и трудно добывающій, при чемъ учитъ, что благо, добытое трудомъ легкимъ, натурѣ человѣческой свойственно предпочитать благу, добытому трудомъ тяжкимъ, и что трудовой идеалъ человѣчества — отнюдь не въ потѣ лица ѣсть свой хлѣбъ, выбирая его изъ волчцовъ и тернія, но наибольшая заработная выгода при наименьщей затратѣ рабочей силы. И еще: однажды обладавъ какимъ-либо благомъ, человѣкъ не легко примиряется съ его лишеніемъ и очень туго соглашается на сбавку блага. И потому-то позорный, но легкій, по доходности, промыселъ проститутки побѣждаетъ честные, но тяжелые и маловыгодные виды женскаго труда. Потому-то проститутка, извлеченная изъ дома терпимости или отъ тайной эксплоататорши-хозяйки и опредѣленная къ какому-нибудь утомительно-рабочему, a тѣмъ паче къ «черному» мѣсту, почти обязательно обращается чрезъ нѣкоторое время вспять, оказывается рецидивисткою и до тѣхъ поръ, пока нравственный уровень нашего общества не поднимется настолько, что честные виды женскаго труда будутъ дѣлаться, если не вровень, то хоть въ одну треть заработка проститутки, до тѣхъ поръ я сильно опасатсь, что кадры вреднаго злополучнаго класса не будутъ задержаны въ прогрессивномъ ростѣ своемъ ни нравственными воздѣйствіями, ни полицейскими мѣрами.

Если хотите, чисто-проституціоннаго вопроса не существуетъ вовсе. Есть только вѣчный, жгучій вопросъ женскаго подчиненія и женскаго труда, одною изъ болячекъ котораго является проституція. Мы видимъ въ ней аномалію, и она, дѣйствительно, является аномаліей въ общественномъ укладѣ христіанскаго государства, но аномаліей не самостоятельной, a производной, уродливою вѣтвью отъ уродливаго корня, a не корнемъ. Очень хорошо заботиться о томъ, чтобы женщинъ въ проституцію не совращали, a совращенныхъ не обижали. Но сколько бы реформъ въ этомъ направленіи ни было проведено, всѣ онѣ — только полумѣры безъ успѣха или съ кратковременнымъ, мнимымъ успѣхомъ. Серьезною, коренною реформою можетъ очистить общество отъ проституціи только рѣшительная, полная переоцѣнка культурою будущаго столь огромной міровой цѣнности, какъ женщина, крутой переломъ въ нашихъ отношеніяхъ къ ея личности, труду, образованію, праву.

Проститутка по природной развращенности, по лѣни и неохотѣ къ честному труду, — очень рѣдкое явленіе, по крайней мѣрѣ, въ Россіи. Русская падшая дѣвушка, въ девяти случаяхъ изъ десяти, становится продажною исключительно потому, что честный трудъ ее не кормитъ или кормитъ при слишкомъ ужъ тяжкихъ условіяхъ. Изъ этого правила я не исключаю и тѣхъ, которыя были вовлечены въ развратъ обманомъ, такъ какъ для нихъ честный трудъ, плохо кормящій и непорочныхъ, дѣлается особенно скуднымъ и даже почти недоступнымъ по этическому лицемѣрію общества; мы — мастера губить дѣвушекъ, но еще большіе мастера возмущаться потомъ ихъ паденіемъ. Одинъ изъ самыхъ блестящихъ и трагикомическихъ обмановъ нашего мужского лицемѣрія состоитъ въ томъ, что мы даже каторжныя формы женскаго труда, существующія въ современной цивилизаціи, опредѣлили женщинѣ не просто, a какъ бы въ награду за ея добродѣтельное поведеніе. Ты добродѣтельна, — ну, вотъ тебѣ за это высокая честь: каторга труда кухарки, горничной, «бонны за все», гувернантки при семи ребятахъ, телефонной барышни, телеграфистки съ суточными дежурствами. Наслаждайся своею добродѣтелью и своимъ трудомъ. Ты пала, — кончено: мы не позволимъ тебѣ быть ни «бонною за все», ни гувернанткою при семи дѣтяхъ, ни телефонною барышнею ни телеграфисткою съ суточнымъ дежурствомъ. Всѣ эти блаженства для цѣломудренныхъ; ты же ступай, куда знаешь, — пожалуй, хоть и въ проститутки.

Земледѣльческій періодъ русской цивилизаціи быстро идетъ къ концу. Городъ беретъ верхъ надъ деревнею, городской теленокъ все громче похваляется, что онъ умнѣе деревенскаго быка, люди скорѣе согласны босячить, но на асфальтовой мостовой и подъ электрическими фонарями, чѣмъ сидѣть въ лѣсу и молиться пню, даже при изобиліи. При отсутствіи же изобилія, слишкомъ ярко характерномъ для послѣднихъ лѣтъ нашего отечества, переселеніе деревни въ городъ особенно мощно и многолюдно. Городской трудъ великъ и многообразенъ, но и въ его области «цѣнъ на бабу нѣтъ».

Помню я: въ одномъ интеллигентномъ семействѣ большого южнаго города, очень порядочномъ, зашла рѣчь о развращенности современной прислуги, — тема, излюбленная хозяйками всѣхъ вѣковъ и народовъ. Въ данномъ случаѣ, хозяйка дома была особенно пылко заинтересована: ей везло такое несчастіе, что въ теченіе года y нея «сманули» послѣдовательно двухъ молодыхъ горничныхъ. Теперь служила трегья, дѣвица юная, некрасивая, неумѣлая, взятая именно за то, что она прямо изъ деревни и не испорчена городскими мѣрами.

— Помоему, — возразилъ отецъ семейства, человѣкъ свободно благомыслящій, — помоему, вся эта пресловутая развращенность — дамская фантазія. И удивляться надо не тому, что извѣстный процентъ Машекъ и Ленокъ уходитъ отъ насъ, обывателей, изъ прислуги въ погибшія, но милыя созданія, но тому, какъ процентъ этотъ еще вдесятеро не выше.

— Почему это? — взволновалась хозяйка.

— Потому что возьмемъ хотя бы эту Дуню, которая теперь намъ служитъ. Мы считаемся добрыми, хорошими господами, прислуга нась любитъ. Однако, при всей вашей добротѣ и прекраснодушіи, вотъ дневная работа Дуни. Встала она въ шестомъ часу утра, растопила четыре печи, вымела и вытерла тряпкою полъ въ семи комнатахъ, облазила со щеткою углы, зеркала, картины, мебель (мы любимъ чистоту), подала на столъ и убрала со стола самовары для трехъ чаевъ со всѣмъ подобающимъ сервизомъ, накрыла завтракъ и обѣдъ на семь человѣкъ и служила имъ, перечистила платье и обувь для семи человѣкъ, гладила на кухнѣ для барыни, разъ двѣнадцать выпустила и впустила на подъѣздъ своихъ и чужихъ, разъ шесть, семъ бѣгала по-нашимъ порученіямъ въ лавку, трижды чистила «невѣжество» за котами Марьи Сергѣевны, привела въ порядокъ семь постелей на ночь… Сейчасъ уже двѣнадцать часовъ ночи, y насъ всегда сидятъ до двухъ и больше, a она не спитъ, и завтра ей вставать опять въ половинѣ шестого. Комнаты y нея нѣту, и постель ея стоитъ за шкапомъ въ коридорѣ, ѣстъ она на ходу. При этомъ отъ нея требуются опрятность, быстрота, ловкость, сообразительность, чистоплотность, преданность и желаніе соблюдать господскіе интересы паче собственныхъ. И все это цѣнится въ десять рублей серебра мѣсячнаго жалованья, то есть въ 33 копейки за день, — при чемъ всѣ пріятельницы увѣряютъ Марью Сергѣевну, что прислуга насъ просто грабитъ. И, дѣйствительно, вы можете имѣть въ нашемъ городѣ прислугу и на пять, на шесть рублей, a въ недородный годъ шли за три. Если, при многочисленности своихъ занятій, Дуня въ чемъ-нибудь не довернется, вы, все за тѣ же 33 копейки въ день, имѣете право обругать ее негодницею, лѣнтяйкою, дармоѣдкою, а, въ случаѣ упорства или непослушавія, тѣмъ болѣе дерзости, можете бросить ей паспортъ и выгнать ее на улицу. Повторяю: мы слывемъ добрыми, хорошими господами. И я не сомнѣваюсь, что личныя симпатіи къ намъ значительно задержали и Машу, и Леву въ стремленіи катиться по наклонной плоскости. Отъ другихъ онѣ бѣжали бы на содержаніе мѣсяцемъ, двумя раньше. Но вполнѣ парализовать наклонной плоскости мы, конечно, не могли.

— Что же онѣ — въ деревнѣ меньше что ли работы видѣли? — вспылила «сама».

— Не меньше. Но не забудь, что отъ деревенской работы онѣ ушли въ городъ, — стало быть, искали не такого труда, чтобы былъ вровень съ деревенскимъ, a лучшаго, болѣе доходнаго и легкаго. A попали на — вонъ какой! Не говорю уже о томъ, что есть огромная психологическая разница между работою на себя въ натуральномъ хозяйствѣ деревенскаго дома и работою на чужихъ, въ качествѣ вольнонаемной прислуги y господъ. Да-съ. Пришли искать лучшаго и легчайшаго, — анъ, опредѣлились на маленькую каторгу за 33 копейки въ день.

— A помнишь, въ Ниццѣ намъ служила одной прислугой Сюзаннъ? Какая работница была: десять нашихъ ея не замѣнятъ. И платили мы ей франкъ въ день. И не знала она никакихъ увлеченій…

— Франкъ въ день! Шутишь ты съ франкомъ въ день! Тамъ франкъ, — мѣстная денежная единица, какъ y насъ рубль, и на франкъ, по условіямъ быта, можно прожить, какъ y насъ на рубль. Тридцать франковъ для ниццардки — тридцать рублей, a для нашей Дуни — только двѣнадцать. Это — разница. Изъ десяти рублей своего жалованья Дуня семь отсылаетъ роднымъ въ деревню. Такимъ образомъ, честный городской трудъ лично ее вознаграждаетъ за рабство десятью копейками въ день, — меньше, чѣмъ оплачивается самая низшая поденщина, не требующая ничего, кромѣ тупой физической силы. Лестно, не правда ли? Такъ что же и удивляться, если этотъ злополучный гривенникъ не въ состояніи выдержать конкурренціи съ десятирублевымъ золотымъ, который ей предлагаетъ частный повѣренный Чижикъ за то, что она придетъ къ нему на квартиру пить чай съ конфектами, изъ фарфороваго блюдечка, съ серебряной ложечки? За гривенникъ въ сутки — перспектива убирать «невѣжество» за котами; за десять рублей въ сутки — серебряная ложечка и фарфоровое блюдечко. Ей-Богу, бой соблазновъ слишкомъ неравенъ.

— Должны же быгь нравственныя начала въ человѣкѣ!

— A вотъ ты сперва внѣдри ихъ въ человѣка, эти нравственныя начала, a потомъ уже съ него и спрашивай стойкой нравственности. Да внѣдряй-то разумно, съ ранняго дѣтства, да, главное, въ сытаго и не битаго. A то y насъ, за спорами, какія школы лучше для народа, вовсе никакихъ нѣтъ. Откуда же ему нравственными началами раздобываться? Ищемъ, чего не положили, и сердимся, что не находимъ.

Читатель остановитъ меня:

— Позвольте. Вы начали положеніемъ, что проституція уничтожится только тогда, когда совершится реформа женскаго труда, образованія, права. A теперь выходитъ y васъ какъ-то; что чуть ли не вся бѣда въ томъ, что мы платимъ мало жаловаиья женской прислугѣ. Такъ прибавить, — и вся недолга.

— Прибавить? A нуте-ка! прибавьте!

И вспоминаются мнѣ блестящіе черные глаза и насмѣшливое лицо одной странной интеллигентной дѣвушки, самаго оригинальнаго и гордо разочарованнаго существа, какое зналъ я вь жизни. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ она перебывала учительницею, гувернанткой, помощницею бухгалтера въ банкирской конторѣ, телефонною барышнею, выходною актрисою, счетчицею въ желѣзнодорожномъ правленіи, секретарствовала y знаменитаго писателя и завѣдывала книжнымъ магазиномъ. Служила всюду хорошо, по службѣ нигдѣ никогда никакихъ упущеній, но… всегда и вездѣ всѣ какъ будто немножко, a иногда и очень множко недоумѣвали: зачѣмъ это ей? Красавица, a служитъ. Ей бы на содержаніи, въ коляскахъ кататься, a не надъ конторкою спину гнутъ.

— Женскій трудъ! Боже мой! Я работала, какъ волъ, по двѣнадцати часовъ въ сутки, становилась полезнѣе всѣхъ служащихъ, — и не могла подняться выше пятидесяти, шестидесяти рублей жалованья. Когда я жаловалась, что мало получаю, что моя работа стоитъ дороже, на меня широко открывали глаза и возражали: — Помилуйте! Это мужской складъ! Сколько y насъ мужчины получаютъ! — Да вѣдь они за пять часовъ получаютъ и еще дѣлаютъ вамъ все, спустя рукава, a мы по двѣнадцати сидимъ…

— Невозможно-съ! По принципу-съ!.. На то они мужчины… Но, стоило мнѣ перестать быть «служащею», a улыбнуться и пококетничать, какъ полагается женщинѣ «по природѣ ея», и… Сезамъ отворялся. И прибавка, и ссуда, и награда… Такъ вотъ и тычутъ тебѣ въ носъ всю жизнь: покуда ты, баба, лѣзешь заниматься нашимъ мужскимъ дѣломъ, дотолѣ тебѣ, баба, цѣна ломаный грошъ, хоть будь ты сама Семирамида Ассирійская. A вотъ займись ты, баба, своимъ женскимъ дѣломъ, и — благо тебѣ будетъ: купайся въ золотѣ, сверкай брилліантами, держи тысячныхъ рысаковъ. A женское дѣло выходитъ, по ихнему, — проституція.[1]

Добывать честнымъ трудомъ хлѣбъ свой — и право и обязанность каждаго человѣка. Но что въ правѣ, если оно ограничено въ дѣйствіи своемъ настолько, что не можетъ быть осуществлено? Какой нравственный смыслъ сохраняетъ обязанность, если она неисполняма при обычныхъ условіяхъ жизни, если она обращена въ хроническій подвигъ, ежедневно требующій геройскихъ усилій? Да! Между русскими трудящимися мужчинами — много героевъ; но русская женщина, умѣющая работать бодро и не ропща при современныхъ унизительныхъ и тяжкихъ условіяхъ ея честнаго труда, — всегда героиня, при томъ героиня незамѣтная, неоцѣненная; на геройство ея какъ-то принято не обращать вниманія. Она — точно обязана быть героинею, точно предписаніе геройства поставлено въ непремѣнныя нравственныя условія ея трудового контракта съ нами, «мужскимъ сословіемъ».

— Самостоятельности хочешь? Не желаешь смотрѣть на свѣтъ изъ-за мужниной спины! Ну, и бейся, какъ рыба, объ ледъ.

— Господа, будьте же справедливы! За что?

— Ни за что, а… выходи замужъ.

— Да если я никого не люблю?

— Глупая, хлѣбомъ будутъ кормить.

— Я желаю быть обязана своимъ хлѣбомъ только самой себѣ.

— Такъ вотъ тебѣ и говорятъ: бейся, какъ рыба объ ледъ.

Замужъ — это выходъ «благородный», это — «женщинѣ счастье»: избавили отъ труда и за супружескія ласки кормятъ хлѣбомъ. При меньшемъ счастьи, народы изумляются: почему ты труженица, a не содержанка? Почему ты изнываешь «въ боннахъ за все», когда въ кафешантанномъ хорѣ даютъ уйму денегъ за одну фигуру? Почему ты стираешь бѣлье въ прачечной, a не идешь пить чай къ частному повѣренному Чижику? Недоумѣніе и борьба. И чтобы успѣшно выдержать борьбу, женщина должна быть либо героинею, либо дурнушкою. Зато и не везетъ же ииъ!

Проституція вьетъ свои гнѣзда не только по улицамъ и вертепамъ, она и живетъ и свирѣпствуетъ много выше. Она многолика и ловитъ женщину въ самыхъ разнообразныхъ формахъ и на всѣхъ путяхъ ея къ самостоятельному труду и существованію, отъ нижайшихъ слоевъ общества до верхушекъ его. отъ горничныхъ Маши и Лены, которыхъ какая-нибудь подвальная ходебщица сватаетъ въ наложницы частному повѣренному Чижику, до блистательной столичной актрисы, которая сходится съ театральнымъ тузомъ, потому что «безъ покровителя невозможно», до свѣтской дѣвушки, которую поспѣшно выдаютъ замужъ за антипатичнаго ей человѣка, потому что онъ съ состояніемъ, a она замѣчена въ преступной «склонности къ идеямъ».

— Выйди замужъ и имѣй свои идеи… на всемъ готовомъ, если мужъ позволитъ. A порядочная дѣвушка должна быть безъ идей.

Проституція можетъ чувствовать себя госпожею положенія даже въ лонѣ наизаконнѣйшей семьи. И вотъ я и думаю, что пока общество не справится въ собственныхъ нѣдрахъ своихъ съ этою проституціей, что создается женскимъ трудовымъ, правовымъ и образовательнымъ неравенствомъ, безсильно оно и регулировать проституцію улицы и домовъ терпимости. Потому что вторая — только логическій плодъ и неизбѣжный житейскій отбросъ первой.

Обѣ проституціи невозможны тамъ, гдѣ мужчина и женщина — равнозначущія, связанныя взаимнымъ уваженіемъ, общественныя силы.

Обѣ неизбѣжны тамъ, гдѣ одинъ — мужчина — общественная сила, ревнивая и надменная въ своей дѣятельности, a женщина, — исключительно или прежде всего, — «земля для посѣва», какъ характеризуютъ ее мусульмане.

Уравняйте женщину съ собою въ правахъ на образованіе, трудъ и заработную плату. Поставьте ее такъ, чтобы проституція, въ какой бы то ни было формѣ, не оказывалась для нея выгоднѣе честнаго труда, — и тогда вамъ не нужно будетъ собирать ни съѣздовъ, ни конгрессовъ: вопросъ о проституціи умретъ самъ собою. A безъ общественнаго равенства трудящейся женщины съ трудящимся мужчиною всѣ съѣзды и конгрессы — только новые кирпичи въ адскую мостовую добрыхъ намѣреній, надъ которою такъ злобно хохочетъ сатана…

У него тамъ славно вымощено!

1902.