18

Феноген Крыж не мог сидеть на месте: его властно звали те заветные Лихие острова между Тепломорском и Булатовкой, и в то же время он смертельно боялся ехать. Очутиться на той земле, которую полил человеческой кровью, сейчас ему меньше всего хотелось: казалось, что там каждый человек опознает его, каждое дерево исторгнет проклятье, каждый камень завопит. Но ехать надо. Один-единственный раз, последний раз надо поехать и забрать то, что добыто в тот такой веселый, такой разгульный сорок третий год!

Эдик в последнее время стал сторониться его. Охладел к перспективе создать себе роскошную жизнь? Или боится за свою шкуру? Конечно, молодой, войны не видал, жестокостей не испытал, не знает, что такое власть богатства и богатство власти. Ту драгоценную мелочь, которая попала в его руки в виде женского гребня, видно, промотал с женщинами, а если снова попал к Ренате, то та высосет из него все, до последней нитки. Крыж знал, что есть только две настоящие власти, два могущества — власть оружия и власть денег. Сам он испытал это в полной мере и понимал, что придется расплачиваться за все и тоже сполна.

Решил рискнуть. Одевшись под сельского жителя, Феноген сел в поезд и поехал, чтобы раз и навсегда покончить со всеми таврическими делами — забрать сокровища, убрать Дремлюгу, если удастся — и Оленича, а потом сразу же уехать подальше от этих мест и попробовать перебраться за границу.

Сначала Крыж боялся встретить в поезде знакомых, но прошел почти все вагоны, посидел в ресторане, и ни одного мало-мальски опасного лица не заметил.

Но в речном порту он снова забеспокоился. Люди едут в Заплавное, в Тепломорск. А значит, вполне вероятно, что встретится хоть один, знавший Крыжа по прежним временам. Кассы располагались в полутемном помещении, и поэтому лица были плохо различимы. Приподняв немного воротник, Крыж занял очередь, кося по сторонам, чтобы вовремя укрыться от взглядов знакомых. Впереди стоял черноволосый мужчина в телогрейке. Видимо, он подвыпил, потому что все время заговаривал с людьми, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую. Одна из женщин возмутилась и обернулась к вертлявому человеку:

— Чего толкаетесь! Если выпили, так идите проспитесь. — И перевела взгляд на Крыжа: — Хоть бы вы урезонили этого шебутного человека.

— Кто тут хочет урезонить меня? — Чернявый глянул через плечо на Феногена и нахмурил брови, потом заморгал глазами: — Да ты не земляк ли? Я где-то тебя видел…

— Вы ошиблись: я здесь впервые, — поспешно ответил Крыж и отвернулся.

— Да погоди ты, не отворачивайся: точно мы встречались! А где — надо вспомнить. Может, ты припомнишь меня — я Григорий Корпушный.

— Чего прицепился? Напился, так хоть молчи.

— А, ты вот как, землячок. Ну, погоди, я все же припомню…

Корпушный посмотрел по сторонам, словно ища знакомых, кто подтвердил бы, что человек со шрамом через все лицо знакомый, но не нашел. Гмыкнул и снова повернулся назад: а знакомого незнакомца уже не было. Григорий сплюнул и покачал головой.

Крыж, выбежав на привокзальную площадь, где стояли такси, сел в свободную машину:

— В аэропорт.

Через два часа он уже стоял перед дверью квартиры сына. Эдик удивился:

— Ты не поехал?

— Я уже возвратился.

— Не вижу радости и торжества на твоем лице. Ты не достиг цели?

— Я не ставил задачу сделать сразу все, но разведку произвел.

— Ты плохо выглядишь. Прими ванну, и будем обедать. У меня перед отпуском работы много…

Выйдя из ванной, старик, стоя у стола, выпил стакан водки и начал жаловаться:

— Тяжело мне переносить дальние дороги. А ехать надо… Чуть передохну и сделаю еще одну попытку добраться до своего клада. Деньги тают, скоро и жить не на что будет.

— Как же ты думаешь сбежать за границу, когда здесь трудно передвигаться?

— Граница покуда отодвигается, сынок. На некоторое время залягу в нору, как Дремлюга, пережду малость. Но настанет мой час, и я сделаю рывок. Самый последний и самый главный. Потом уж свобода полная. Можно затеряться в большом городе, где меня никто не знает, можно уехать в места поглуше… Да, ты когда едешь к матери? Будешь там, попробуй узнать что-нибудь про Дремлюгу. Может, не так страшен черт, как его малюют? Жалко, что ты не воспользовался своей командировкой. Ведь был же там! Почему не нашел этого крота? Струсил? Конечно, струсил!.. За его материалы, сынок, я отвалю тебе столько, что даже с твоей буйной фантазией трудно вообразить. Понял? Соображай. Теперь твои монеты и камешки отодвинулись до следующей твоей поездки в те края. Найдешь — будешь халифом, а струсишь — ползай в грязи, как червь: я ничем не смогу тебе помочь.

— Да, я понял, но понял и то, что они меня и погубят. Камешки твои камнем лягут на мою могилку.

— А, ерунда. Тебе ничто не угрожает во время визита к Дремлюге: профессиональный интерес… Коллега приехал к коллеге… А если он вдобавок еще и чокнутый, то и трогать его не нужно. Забрать материалы — и все. Только старые фотоматериалы. Только это.

— Неужели ты думаешь, что я смогу обыскивать его берлогу?

Крыж задумался, но не надолго:

— Чистоплюй! И, пожалуйста, не крути: если трусишь, так и скажи. Понял? Было бы обидно, чтобы мой сын оказался трусливым зайцем.

— Брось! Ты сам не из храбрецов.

Эдик загонял Крыжа в глухой угол.

— Даю тебе еще один шанс. Пока ты еще ничего не сделал для меня, да и для себя тоже. Будешь у матери, не забудь о Дремлюге. Все.

— А если он не сохранил ни фотографий, ни негативов?

— Все может быть. Но ты должен убедиться. Как? Сам подумай. На месте соображай, как поступить. Тебя никто там не знает, можешь действовать смело. Даже родная тетка тебя не знает.

— Ха, есть у меня там знакомые: Оленич.

— С ним тебе проще: ты посланец его друга, фотокорреспондент! Тебе все двери открыты. Собирайся и вечерком загляни ко мне на квартиру. Сегодня Зойки не будет, дежурит в ночную смену.

Сдав снимки в отдел иллюстрации в художественного оформления уже в конце рабочего дня, Эдик сел на троллейбус и поехал к отцу. Тот сразу же приступил к делу:

— Когда выезжаешь?

— Наверное, завтра вечером. Сегодня Рената пригласила.

— Хорошо. Есть время. — Крыж поставил на стол шахматную доску и раскрыл — новенькие белые и черные фигурки поблескивали и казались Эдику загадочными и таинственными: он не умел играть. Отец взял одну фигурку: — Что это?

— Хоть и не играю в шахматы, но это слон.

— Не обязательно уметь играть, имея такие шахматы. Это действительно слон, но не совсем обычный: он подкован. И подковки не простые, а золотые!

Старик отодрал с нижней части замшевую наклейку, и оттуда выпала золотая монетка.

— Червонец! — воскликнул Эдик. — Вот это фокус! И что, все так подкованы?

— Иначе зачем бы я их возил с собой? Возьми, это тебе командировочные. Можешь отнести любому стоматологу, он тебе отвалит не глядя триста рубликов. Можешь, конечно, через свою Ренату, но она комиссионные сдерет с тебя.

Не заезжая в село к матери и почти нигде не останавливаясь, Эдик поехал прямо в Тепломорск. Через двое суток он уже выпросил место в тепломорской гостинице, похожей на казарму, и пошел побродить по приморскому городку. На берегу увидел забегаловку, где жарили шашлыки и продавали водку. Устоять против такого соблазна Эдик не мог и вошел — водочные пары, запах жареного мяса и лука, горелого масла как будто бы обволокли его. Гул голосов, сизая дымка и все ароматы кухни напоминали портовые кабаки, где все были равны и где знакомились после первой чарки. Эдик остановился возле столика, за которым сидели двое, по всем признакам местные — скупые на закуску, не спешили с выпивкой ввиду скудности средств и в надежде на какого-нибудь знакомого ханыгу. Пожилой человек в полотняном костюме, хотя возле моря в предвечерье не так было знойно, как Днем, неспешно курил папиросу, шаря глазами по всему залу. Молодой, примерно одного возраста с Эдиком, сидел, пьяно свесив голову. Спросив разрешения присесть Эдик опустился на стул и осмотрелся.

— Как шашлыки? — спросил он, обращаясь к старшему. — Я тут впервые, еще не ознакомился с обстановкой.

— Шашлыки? — вдруг оживился старший. — Здесь, брат, шашлыки лучше кавказских! Только дороговато — по рублю.

— Ну, разве это цена для хорошего шашлыка? — спросил Эдик. — Во Львове в кавказском зале — по три рубля.

— Не для нас! — махнул рукой пожилой.

— Может, выпьем за знакомство? — спросил Эдик, — Подадут или надо стоять в очереди?

— Если бы ты сам по себе, то стоял бы как миленький. А с нами — полное обслуживание!.. Аня! Убери со стола! — громко скомандовал мужчина, обернулся к Эдику и мелко, дрожащим голосом засмеялся: — Это такой условный сигнал — убрать и подать. Вот она: прошу любить и жаловать — Аня, наша разлюбезная Аня…

— Ну, раззвонился! Клиента нашел, что ли?

— Это я попросил! — вежливо сказал Эдик. — Для начала нам бы по шашлыку и бутылку водки…

— И пива, — добавил новый приятель.

— Значит, и пива, раз уважаемый Петр Иванович…

— Да нет же, Артур Химович!

— Ну да, раз уважаемый Артур Химович желает пива, то подать.

— У вас тонкое обхождение, э…

— Правильно, Эдик.

— Так вот, Эдик… Лучше — Эдуард! Король Эдуард Пятый! А? Я, брат, тонко понимаю красоту, Эдуард — это мощно, как армада кораблей! Сильнее, чем Нельсон. Извини, Эдуард, что я легкомысленно одет. Но наш приморский городок имеет свой норов и права. Оригиналов у нас, как и гениев, больше, чем в Одессе, но мы непризнанный город. Наше время еще не настало. Но оно придет, Эдуард! Наши отцы города — все, сколько их ни было, — превеличайшие оригиналы! Собачьи дети! Выпьем за свой норов — каждому! А? Звучит?

— Здорово! — Эдик искренне восхитился своим новым знакомым. — Аня, пожалуйста, убери посуду, — громко добавил он. Она подошла, хмуро глядя на подвыпившего седого, покачала головой. А Эдик уже командовал: — Пожалуйста, все еще раз, и вот вам за обслуживание три рубля.

— Молодой мой гений! Маэстро! Да вы здесь больше свой, чем я, проживший тут долгую творческую жизнь. Петька! — толкнул парня, но тот, молча и ни на кого не взглянув, встал и, пошатываясь, вышел. — Жидок еще парнишка. Жалко мне его. И ее надо бы ему пить, а вот сопровождает меня, учится.

Выпили. Собственно, Эдик старался не пить, но делал вид, что пьет.

— Слышал я о вашем городке. Говорят, что тут скоро будет большой курорт…

— Только не надо про Васюки! До Одессы мы не дорастем, но оригинальными будем дольше. Она настолько большая и настолько полна гениев, что их там уже никто не замечает. А у нас все будет долго новым и оригинальным.

— В автобусе мне рассказывали, что кто-то у вас тут двадцать лет просидел в пещере.

— Дремлюга, — схватил сразу нить разговора Артур Химович. — Но не двадцать, а почти двадцать три! Тоже оригинал!

— Вот бы повидать! Бутылку бы поставил, чтоб только поглядеть!

— Ты мне друг? Я тебя уважаю, как молодого бога, и поэтому все тебе покажу. Пойдем.

— Пойдем.

Поднялись. Артур вдруг посмотрел на стол:

— Нехорошо. Не убран стол. Надо бы допить, а?

— Давай.

Эдик разлил остатки водки…

Когда уже шли по вечерним сумеречным улицам, Эдик пытался разузнать о Дремлюге побольше, но так, чтобы Артуру это не запомнилось. А эта родственная Эдику душа сама шла ему навстречу.

— Говорят, что он тронулся умом в той яме? — спросил Эдик.

— Слегка чудит дед. Одни говорят, что спятил, amp; некоторые думают, он придуривается. Чтобы его не трогали. Да ты сам можешь убедиться: иди по этой улице три квартала, справа увидишь улочку Короткую. На углу — хата его сестры. Он там живет. Но предупреждаю: слабонервному лучше не встречаться: Страшный, как Кощей, — глаза выпученные, борода длинная, до пояса…

— Интересна получается — на улице Короткой длинная борода!.. Ну, я пошел в гостиницу, завтра встретимся на шашлыках…

— Эх, Эдуард Пятый, если бы ты там появился с утра! А?

— Приходи к семи.

— Что я тебе скажу, Эдуард, — тебе надо жить только здесь и нигде больше! Нам такие люди нужны, чтобы Одессу-маму перечудить.

Эдуард поспешил расстаться со словоохотливым свободным художником Артуром Химовичем, сделал вид, что пошел к гостинице, но, пройдя квартал и потеряв из виду своего спутника, повернул в сторону Короткой. Угловую хату он определил сразу, постучал в калитку. Вышла подслеповатая старуха, долго и подозрительно всматривалась в незнакомого человека, потом спросила не очень доброжелательно:

— Шляются тут… Чего тебе?

— Переночевать негде, бабуся, ищу, ищу и не найду, где бы переспать до утра. Деньги у меня есть, я бы не поскупился. Найдется у вас уголок? Я вам дам пять рублей за одну только ночь…

Глаза у старухи потеплели, и она открыла калитку:

— Никого не пускаю на квартиру, но ты можешь переночевать.

Завела она его в почти пустую и холодную комнатенку, скорее кладовку, чем жилье, показала на диван, принесла подушку и одеяло. Эдик вытащил из кармана трешку и протянул старухе:

— Может, купите где у соседей кринку молока да кусок хлеба: с утра ничего не ел.

— Эх, какое теперь молоко! Люди коров не держат… Разве Сагайдачиха продаст: у нее коза дойная.

— Вот и хорошо.

— Посиди тут, через час принесу, она, наверное, еще не доила…

Старуха ушла. Эдик решил осмотреть дом. Открыл дверь, и вдруг прямо перед ним запрыгал на тонких костлявых ногах высокий дед с длиннющей бородой. Лампочка горела слабо, и вся фигура деда казалась неестественной, призрачной. Вот, значит, какой Дремлюга! И вправду, если бы не знал, то обмер бы со страха. Привидение вытаращило белые глаза, приложило к вискам тонкие указательные пальцы с длинными закрученными ногтями и запрыгало вокруг Эдика, повизгивая и выкрикивая:

— Ты?! Шварц?! Ты — призрак! Хо! Хо! Изыди! Сгинь, сатана! Я — черт! Я — черт! — Вдруг остановился и спросил: — Ты чего, Феноген? А где твой шрам?

Эдик понял, что никакой он не помешанный, этот Дремлюга. Вон как испуганно смотрит! «Значит, он принял меня за Крыжа? Выходит, я похож на отца? От этих мыслей впору самому перепугаться…»

— А, ты с того света! Сгинь, сгинь, Шварц!

— Молчать! — грозно проговорил Эдик. — Где твой аппарат? Где снимки? Где негативы? Давай!

Перепуганный Дремлюга кинулся открывать крышку в подполье. Эдик вытащил из кармана фонарик и полез следом за хозяином вниз.

— Там… Там, — протянул дрожащую, костлявую руку. Вдруг упал на колени: — Не убивай! Все забирай, но не убивай!

— Не верещи! Давай все сюда…

Дремлюга подал полевую сумку, туго набитую бумагами. Но Эдику некогда было разбираться: вот-вот должна была вернуться старуха с молоком. И действительно, только он уселся у себя в каморке, как появилась она. Он наспех выпил молоко и сказал, что пойдет погулять на улице.

И только отойдя несколько кварталов, Эдик вздохнул свободно и облегченно: можно возвращаться домой. Мелькнула, было, мысль заехать в Булатовку и встретиться с капитаном, но подумал, что нужно все пересмотреть, перебрать.