Глава 2

— Руди, — заорала она, распахнув дверь в спальню братьев. — Руди, проснись! Проснись!

Фриц немедленно выскочил из постели, но Руди никак не мог открыть глаза.

— Что такое? — вяло, хриплым со сна голосом спросил мальчик.

У Анны даже страх прошел на минуту.

Вот это счастье — раз в жизни узнать важную новость раньше старшего брата!

— Началась война! — объявила девочка. Ей казалось, она на сцене — играет посланца, который произносит одну-единственную, зато самую значительную фразу. — Папа велел спуститься вниз. Поторапливайтесь!

Теперь дальше по коридору — будить сестер. От обрушившихся известий они испугались и растерялись. "Здорово, — снова подумала Анна, — я все узнала самая первая".

— Поторапливайтесь, — повторила девочка, ей ужасно нравилось командовать братьями и сестрами, хотя бы по папиному поручению.

Она сбежала вниз. Руди уже тут, сидит рядом с папой, оба слушают радио.

— Где мама? — спросила Анна.

— Я ее позвал, разве еще не пришла? — папа даже не обернулся.

Спальня родителей внизу, рядом со столовой. Анна открыла дверь и увидела маму, как ни в чем ни бывало спящую глубоким сном. Она подскочила к кровати и коснулась маминого плеча, как в детстве, когда плохо чувствовала себя ночью. Конечно, папа самый главный, но стоило Анне заболеть, на первом месте оказывалась мама. Ясное дело, Клара Зольтен немедленно проснулась.

— Что случилось? — мама приподнялась на локте, обеспокоено вглядываясь в лицо младшей дочки.

— Папа велел тебя разбудить, — объяснила девочка. — Он встал очень рано, послушать последние известия, знаешь, из-за Польши…

— Всегда так! — фыркнула мама. — У нас и своих сложностей предостаточно.

— Мама, — решительно прервала ее Анна. — Началась война. Британия против Германии. Прямо как папа говорил.

Но все было напрасно. Мама медленно встала, надела халат, машинально провела расческой по волосам.

Анна стояла рядом — что же делать? Мама как будто ничего не слышала.

— Пойдем, — мама протянула дочке руку. Вместе они вышли в гостиную. Фриц и Фрида уже спустились, Гретхен бежала вниз по лестнице.

— Анна сказала… Это ведь неправда… Она ошиблась, да? — спросила мужа Клара Зольтен.

— Слушай, — перебил папа. — Повторяют речь Чемберлена.[2]

Анна знала про Чемберлена — премьер-министра Великобритании, одного из тех, кто встречался с Гитлером на конференции в Мюнхене, а вернувшись, обещал Англии "новую эру мира". Папа называл его слепым глупцом — как можно верить Гитлеру, даже если тот и клянется больше не вторгаться ни в одну европейскую страну.

Глупец или нет, но сейчас его голос казался Анне грустным и усталым. Конечно, этот голос она и слышала раньше:

"Да благословит Господь всех вас и да защитит Он правого".

Речь еще не кончилась, а мама уже скрючилась в папином кресле, содрогаясь от рыданий. Отец неловко обнял жену за плечи. Начал что-то говорить диктор, но папа больше не слушал.

— Можно, я выключу радио? — Руди посмотрел на мать. — Похоже, ничего нового пока не передадут.

Папа кивнул. Анна смотрела на старшего брата. Тот шагнул вперед, нащупал ручку приемника, и мгновением позже голос диктора наконец умолк. Руди отдернул пальцы, сцепил руки за спиной. Девочка внимательно взглянула на него. Нахмуренный и немного бледный, брат в общем выглядел довольно обыкновенно. Война! Анна попыталась представить себе, какая она, война. Папа постоянно говорил о войне, но все происходило где-то там, далеко, и не имело никакого отношения к ней, канадской школьнице.

"Вроде Судного Дня, наверно", — подумала девочка, уповая, что никто не сумеет прочесть ее мысли.

— А нам все равно в школу идти во вторник? — поинтересовался Фриц.

Анну захлестнула волна надежды. Но Руди повел себя ужасно странно, рявкнув на брата раньше, чем папа успел ответить:

— Конечно, идти. Не будь дураком!

Анна сняла очки, торопливо протерла их полой ночной рубашки, снова нацепила на нос и уставилась на Руди. Похоже, он на самом деле рассердился? Словно прямо сейчас готов ринуться в бой.

— Какой от тебя толк на войне? От тебя и других таких же сопляков? — продолжал наступать Руди, будто младший братишка с ним спорил.

Но прежде, чем Фриц успел огрызнуться, папа, угадывая невысказанные страхи старшего сына, сказал:

— Тебе, Руди, только-только исполнилось восемнадцать. Ты, конечно, будешь продолжать учиться.

Мама коротко выдохнула, в ужасе переводя взгляд с мужа на сына. Анна совсем перестала понимать, в чем дело, пока не услышала, как старший брат процедил сквозь зубы:

— Да я не о себе думал.

Девочка знала — Руди лжет. У него никогда не получалось лгать убедительно. Ей хотелось рассмеяться — неужели он думает, кто-то сочтет нужным, чтобы такой умник бросал школу и отправлялся на фронт?

Лучше уж Фрицу пойти воевать. Руди даже картошку чистить не умеет — сразу же палец порежет. Зато очень симпатичный. И задачки математические прямо в уме решает. А еще Гретхен уверяет — брат замечательно танцует. И мысли свои излагает прекрасно.

Но солдат из него никакой. Она, Анна, совершенно уверена — маме не о чем беспокоиться.

— Я подумал, может, начнут занятия на пару дней позже, — пробормотал Фриц.

На него никто даже не посмотрел.

Руди принялся насвистывать сквозь зубы, тихонько, но так немелодично, что уши хотелось заткнуть. Он высоко поднял голову и уставился в пространство. Анна повернулась в ту сторону, но разглядела только белеющие занавески и утренний свет за окном. Конечно, у Руди зрение намного лучше, в очках она или нет, но брат, похоже, просто смотрит в никуда, так же, как свист его не складывается ни в какую мелодию.

— Пойду приготовлю завтрак, — предложила Гретхен, она никогда не забывала обязанностей старшей дочери. — Ты, наверно, проголодалась, мама?

Мама, казалось, и внимания на нее не обратила, продолжала глядеть на молчащее радио.

— Эрнст, — наконец выдавила она, — а вдруг это ошибка?

— Ты сама все слышала, Клара, — просто ответил папа.

— В голове не укладывается, — пожаловалась мама.

— Я тебе помогу, Гретхен, — сказала Фрида, когда сумела, наконец, отвести глаза от маминого лица.

Старшие сестры медленно направились в сторону кухни. Им не хотелось бросать мать в таком состоянии, но и оставаться в гостиной было неуютно. Неловкость и беспомощность — вот что они ощущали. Анна знала — ее саму обуревали те же чувства.

"До чего странно мы говорим, будто воздуха не хватает. У всех, наверно, одно и то же. Горло перехватывает, и слова такие огромные — не пролезают в узкое отверстие и оттого звучат необычно".

— Умираю с голоду, — заявил Фриц, его-то голос не изменился ни чуточки. — Ты уж приготовь побольше, Гретхен. Может, яичницу с колбасой?

— Вообще-то я собиралась готовить завтрак маме, а не тебе, — возразила Гретхен, но при этом благодарно улыбнулась брату. Он двинулся за ней, явно рассчитывая на завтрак.

— Я помогу, — внезапно вызвался Руди.

Не дожидаясь ответа сестер, он тут же вышел из комнаты. Три девочки и мама с одинаковым изумлением уставились ему вслед. Хотел этого Руди или нет, но ему удалось вывести маму из полуобморочного состояния.

Папа хмыкнул, потом глубоко вздохнул.

— Да, пусть поможет. Он просто не знает, что с собой делать. Началась его первая война. Вы помните, конечно, у нас с мамой уже была одна война. Мы тогда познакомились.

Тут даже мама рассмеялась.

— Ты казался таким напыщенным в форме, — поддразнила она отца. — Прямо молодой павлин, да и только.

— Зато ты передо мной не устояла, — напомнил папа. — Не ты одна, но тебя я пожалел.

Мама легонечко стукнула папу.

— Пожалел, да, — рассмеялась она. — Помнится, кто-то меня на коленях умолял, да и все эти дети — от моей жалости к тебе.

Смешная перепалка помогла, старшие девочки, а следом и Фриц, отправились на кухню. Анна, оставшись с родителями одна, глазам своим не верила. Минуту назад сестры заливались слезами, а теперь смеются — и чему, тому, что отец идет на фронт.

У Анны колени подгибались от страха. Папа на войне!

— Папа, — еле выговорила девочка, — папа…

Ей не было нужды продолжать. Он повернулся и — о чудо! — ответил на невысказанный, но такой ужасный вопрос.

— Детка, мне уже сорок восемь, и у меня пятеро детей. Никто не пошлет меня воевать.

— Как такое может прийти в голову! — закричала мама. — Эта война не имеет к тебе никакого отношения! Сражаться против своего отечества? Гитлер — просто сумасшедший! Скоро немцы поймут, куда их завели, придут в себя, и тогда все кончится.

Папа вскочил и крепко взял маму за руки:

— Клара, успокойся, Анна ничего такого не имела в виду.

Он увел маму из комнаты, не обернувшись, не поглядев на дочку, не успокоив ее даже взглядом. Анна услышала дрожащий мамин голос:

— Эрнст, нам надо узнать… У Тани все в порядке?

Тетя Таня! Глаза девочки скользнули по каминной доске — там стояла фотография, снятая давным-давно, перед домом в Гамбурге, в день рождения дяди Карла, ему тогда исполнился двадцать один год. Дядя Карл стоит ужасно прямо и гордо, точь-в-точь Руди, хотя на карточке в возрасте Руди снят папа. Тете Тане, младшей, только пятнадцать.

Симпатичный подросток на фотографии ничуть не похож на тетю Таню, какой она запомнилась Анне. Девочка очень ее любила, тетя занимала большое место в их жизни, пока они не уехали из Франкфурта. Тетя Таня, веселая толстушка, любила посмеяться, она неуловимо напоминала папу и вслед за ним выделяла Анну, гадкого утенка среди остальных братьев и сестер.

В ту пору маме часто не хватало терпения, она нередко всерьез сердилась на дочку. Теперь Анна понимала, в чем было дело — младшая такая неуклюжая, а все остальные умелые, медлительная, а остальные проворные, некрасивая, а остальные просто радуют глаз — Руди и Гретхен высокие и светловолосые, похожи на папу, Фрида и Фриц смуглые и подвижные, как она сама, мама. Но тетя Таня, казалось, не замечала, что ее маленькая племянница не блещет красотой.

Анне припомнился один такой день. Они играют в салочки, и ей никак никого не поймать — все бегают куда быстрее. Она ужасно старается догнать Гретхен и, конечно же, спотыкается и падает.

— Вот балда, — насмешливо кричит Руди. — Споткнулась, ясное дело, на ровном месте. Наверно, в своих длинных ногах запуталась!

Девочка поднимается безо всяких жалоб. Она уже почти приучила себя никогда не плакать, догадываясь, что Руди только того и надо — довести ее до слез. Ничего страшного не произошло, решают остальные и еще громче хохочут вместе со старшим братом.

— Не может догнать и черепаху, — продолжает насмешничать Руди. — Не говоря уже об улитке. Глупый младенчик! Слишком мала играть с нами. Убирайся отсюда!

— И не стыдно вам? — вдруг раздался голос тети Тани.

Анна не знала, как давно тетя наблюдает за ними, но от одного ее взгляда братья и сестры тут же перестали смеяться, будто их окатили ледяной водой.

— Четверо на одного, и все старше! Я бы с удовольствием отказалась от таких племянников — не нужны мне трусливые безобразники!

Не говоря больше ни слова, тетя Таня подняла Анну, большую и тяжелую, на руки и отнесла в дом. Там она села в мамино кресло-качалку и, прижав к себе девочку, запела:

— He держи ее на руках, — резко сказала мама, когда колыбельная закончилась. — Анна уже слишком велика для подобного баловства. Ничего серьезного не случилось!

Но тетя Таня будто не слышала, вот Анне и запал в память этот незначительный случай. Потом девочка нередко напевала про себя коротенькую песенку на идиш.

А тогда Анна облекла в слова свое странное, неясное желание:

"Лучше бы тетя Таня стала моей мамой".

Но тут же поняла — она этого вовсе не хочет. Не нужен ей другой папа! Ни за что! В ужасе от собственных мыслей, Анна пробормотала:

— Со мной все в порядке. Отпусти меня.

Мама, похоже, была довольна, но девочка, боясь встретиться с тетей глазами, бросилась вон из комнаты.

Тетя Таня все еще в Германии. Получается, теперь объявлена война между Германией и Канадой. Уже воюют Британия и Германия. Как же оказалось — они на одной стороне, а тетя Таня — на другой?

"Но мы тоже немцы, — окончательно запуталась девочка. — Только против Гитлера. И тетя Таня, конечно, против него".

Анне становилось все страшнее и страшнее от собственных раздумий. Оставалось только пойти на кухню. Заслышав шаги сестры, даже не оборачиваясь, Гретхен распорядилась:

— Фрида пошла наверх умыться и причесаться, отнеси, пожалуйста, булочки. Я приготовила кучу еды — может, завтрак отвлечет маму от всех этих мыслей.

Анна подхватила корзинку с теплыми булочками и задержалась на минутку предупредить сестру:

— Мама беспокоится о тете Тане.

На секунду быстрая рука Гретхен замерла. Затем она снова принялась мешать какао, не давая молоку пригореть.

— Что тут скажешь, оттуда уже несколько месяцев нет писем. Сейчас ни ты, ни я тете Тане не поможем, давай лучше подумаем о маме, ей ведь так тяжело!

— И о папе, — добавила Анна, направляясь в столовую.

Гретхен понизила голос, не услышали бы родители в спальне:

— Конечно, только мужчинам все легче дается. Проверь ложки и вилки на столе.

Анна посмотрела на обеденный стол. Посреди стояла большая ваза с настурциями, золотистые и огненно-красные цветы сияли той же красотой, что и вчера, до объявления войны. Свет отражался в блестящих ножах, вилках и ложках, синие фарфоровые подставки для яиц, подаренные маме на свадьбу, сверкали в солнечных лучах. Польша, Чемберлен, даже тетя Таня казались такими нереальными, тусклыми и далекими, ничего общего не имеющими с жизнью в Торонто.

Гретхен не права, папе это совсем нелегко дается. Она-то, Анна, знает, видела, как отец плакал. Воспоминание заставило девочку похолодеть, ей стало ужасно одиноко, несмотря на солнечное сияние и настурции.