"Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений, том 35" - читать интересную книгу автора

"Да, что было бы теперь с Россией, если бы не я", - опять подумал он.
- Ну, что еще? - сказал он.
- Фельдъегерь с Кавказа, - сказал Чернышев и стал докладывать то, что
писал Воронцов о выходе Хаджи-Мурата.
- Вот как, - сказал Николай. - Хорошее начало.
- Очевидно, план, составленный вашим величеством, начинает приносить
свои плоды, - сказал Чернышев.
Эта похвала его стратегическим способностям была особенно приятна
Николаю, потому что, хотя он и гордился своими стратегическими
способностями, в глубине души он сознавал, что их не было. И теперь он хотел
слышать более подробные похвалы себе.
- Ты как же понимаешь? - спросил он.
- Понимаю так, что если бы давно следовали плану вашего величества -
постепенно, хотя и медленно, подвигаться вперед, вырубая леса, истребляя
запасы, то Кавказ давно бы уж был покорен. Выход Хаджи-Мурата я отношу
только к этому. Он понял, что держаться им уже нельзя.
- Правда, - сказал Николай.
Несмотря на то, что план медленного движения в область неприятеля
посредством вырубки лесов и истребления продовольствия был план Ермолова и
Вельяминова, совершенно противоположный плану Николая, по которому нужно
было разом завладеть резиденцией Шамиля и разорить это гнездо разбойников и
по которому была предпринята в 1845 году Даргинская экспедиция, стоившая
стольких людских жизней, - несмотря на это, Николай приписывал план
медленного движения, последовательной вырубки лесов и истребления
продовольствия тоже себе. Казалось, что, для того чтобы верить в то, что
план медленного движения, вырубки лесов и истребления продовольствия был его
план, надо было скрывать то, что он именно настаивал на совершенно
противоположном военном предприятии 45-го года. Но он не скрывал этого и
гордился и тем планом своей экспедиции 45-го года и планом медленного
движения вперед, несмотря на то, что эти два плана явно противоречили один
другому. Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей
довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал
уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым
здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они
ни были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились и
осмысленны, -и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их
делал.
Таково было и его решение о студенте медико-хирургической академии, о
котором после кавказского доклада стал докладывать Чернышев.
Дело состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавший
экзамен, держал третий раз, и когда экзаменатор опять не пропустил его,
болезненно-нервный студент, видя в этом несправедливость, схватил со стола
перочинный ножик и в каком-то припадке исступления бросился на профессора и
нанес ему несколько ничтожных ран.
- Как фамилия? - спросил Николай.
- Бжезовский.
- Поляк?
- Польского происхождения и католик, - отвечал Чернышев.
Николай нахмурился.
Он сделал много зла полякам. Для объяснения этого зла ему надо было