"Алексей Николаевич Толстой. Сожитель (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

могу я весь век только за ситником бегать. Я погибну.
- Потерпи немного. Обвенчаемся - ходи куда хочешь.
- Ну, давай обвенчаемся.
- Не могу еще.
- Почему? Я не бродяга, сама видишь...
- Не могу, говорят тебе... Боюсь...
- Чего, чего ты боишься?
Вдова перепугалась - видимо, сказала лишнее. Он схватил ее за плечи,
тряс, как грушу. Она губы стиснула, побледнела, молчала.
В тот же день шел он домой под дождем, нес ситник. Малая Якиманка -
не Париж: все же засосала Гирькина тоска по людям, по улицам. С умилением
даже трепушек вспомнил. Раздумался, влез у ворот в лужу, промочил ноги.
Варвары на кухне след простыл. Гирькин снял воровы башмаки, пошел в носках
к себе. Видит, дверь приотворена, в комнате жидкий, необыкновенный свет. И
чей-то чужой голос бормочет, причитывает.
Гирькин обомлел у дверной щели: перед угольником горят три лампады,
Софья Ивановна стоит в черной шали, руки прижала к груди, дико глядит на
огоньки. Около на табуретке лежат книжки Гирькина, и над ними нагнулась -
отчитывает их сморщенная старушонка. В руке кропило, - кунает его в медный
кувшин и кропит на книги.
"Эге, вот оно что!" - подумал Гирькин, осторожно вернулся на кухню и
там курил, покуда над книгами не кончилась операция. Он вдове и вида не
подал, что видел сквозь двери, - так это его ошарашило.
На другой день хватился политграмоты - нашел в печке один обгорелый
корешок. Не вытерпел Гирькин, рявкнул:
- Восемь гривен за книжку отдано, черт бы вас забодал, Софья
Ивановна...
Вдова кинулась к образам. Лицо дрожит. Пальцами сложила крест,
прикрылась им. Гирькин потом чуть в ногах не валялся - еле-еле восстановил
равновесие.
Старушонка с той поры стала забегать ежедневно. Сушила гнилой подол у
печки, вся закапанная воском, постная до последней возможности, - шептала
про владычиц:
- У (такой-то) владычицы ручку целовала, милая моя, у (такой-то)
свечку за копеечку ставила, а бежала оттуда к (такой-то) владычице, -
прочла на стене любострастную надпись, и вся я, милая моя, затрепетала,
как мышь... Ходят, ходят по Москве не наши, луканьки, пишут, пишут... Ох,
милая моя, не читай писанного на стенах, на заборах, печатанного не читай
без яти... На Солянке весь забор обклеен в пол-аршина буквами, - язык
вырви - это слово тебе не скажу, - такой срам...
Она наклонилась к вдове:
- Мандат...
Вдова вспыхнула, руки прижала к щекам. Старушонка мелко затопталась
от удовольствия...
- И ведь так и горит по всему забору... Да что, милая моя... А
последнее время в честные дома стали пробираться...
- Кто? - дико спросила вдова.
- Да все они же, "игрецы", милая моя... И бумаги у них выправлены,
как у людей, и уплотняют они по ордеру, да... Одна примета у них - ногти
синее нашего... Человек мне сказывал: доживаем, говорит, последние полтора