"А.Н.Толстой. Русский характер (Из "Рассказов Ивана Сударева")" - читать интересную книгу автора

стволом-то водит, как слепой, ударил - мимо... А товарищ лейтенант как даст
ему в бок, - брызги! Как даст еще в башню, - он и хобот задрал... Как даст
в третий, - у тигра изо всех щелей повалил дым, - пламя как рванется из
пего на сто метров вверх... Экипаж и полез через запасной люк... Ванька
Лапшин из пулемета повел, - они и лежат, ногами дрыгаются... Нам,
понимаешь, путь расчищен. Через пять минут влетаем в деревню. Тут я прямо
обезживотел... Фашисты кто куда... А - грязно, понимаешь, - другой выскочит
из сапогов и в одних носках - порск. Бегут все к сараю. Товарищ лейтенант
дает мне команду: "А ну - двинь по сараю". Пушку мы отвернули, на полном
газу я на сарай и наехал... Батюшки! По броне балки загрохотали, доски,
кирпичи, фашисты, которые сидели под крышей... А я еще - и проутюжил, -
остальные руки вверх - и Гитлер капут...
Так воевал лейтенант Егор Дремов, покуда не случилось с ним несчастье.
Во время Курского побоища, когда немцы уже истекали кровью и дрогнули, его
танк - на бугре, на пшеничном поле - был подбит снарядом, двое из экипажа
тут же убиты, от второго снаряда танк загорелся. Водитель Чувилев,
выскочивший через передний люк, опять взобрался на броню и успел вытащить
лейтенанта, - он был без сознания, комбинезон на нем горел. Едва Чувилев
оттащил лейтенанта, танк взорвался с такой силой, что башню отшвырнуло
метров на пятьдесят. Чувилев кидал пригоршнями рыхлую землю на лицо
лейтенанта, на голову, на одежду, чтобы сбить огонь. Потом пополз с ним от
воронки к воронке на перевязочный пункт... "Я почему его тогда поволок? -
рассказывал Чувилев, - слышу, у него сердце стучит..."
Егор Дремов выжил и даже не потерял зрение, хотя лицо его было так
обуглено, что местами виднелись кости. Восемь месяцев он пролежал в
госпитале, ему делали одну за другой пластические операции, восстановили и
нос, и губы, и веки, и уши. Через восемь месяцев, когда были сняты повязки,
он взглянул на свое и теперь не на свое лицо. Медсестра, подавшая ему
маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул
зеркальце.
- Бывает хуже, - сказал он, - с этим жить можно.
Но больше он не просил зеркальце у медсестры, только часто ощупывал
свое лицо, будто привыкал к нему. Комиссия нашла его годным к нестроевой
службе. Тогда он пошел к генералу и сказал: "Прошу вашего разрешения
вернуться в полк". - "Но вы же инвалид", - сказал генерал. "Никак нет, я
урод, но это делу не помешает, боеспособность восстановлю полностью".
![(То, что генерал во время разговора старался не глядеть на него, Егор
Дремов отметил и только усмехнулся лиловыми, прямыми, как щель, губами.) Он
получил двадцатидневный отпуск для полного восстановления здоровья и поехал
домой к отцу с матерью. Это было как раз в марте этого года.
На станции он думал взять подводу, но пришлось идти пешком
восемнадцать верст. Кругом еще лежали снега, было сыро, пустынно, студеный
ветер отдувал полы его шинели, одинокой тоской насвистывал в ушах. В село
он пришел, когда уже были сумерки. Вот и колодезь, высокий журавель
покачивался и скрипел. Отсюда шестая изба - родительская. Он вдруг
остановился, засунув руки в карманы. Покачал головой. Свернул наискосок к
дому. Увязнув по колено в снегу, нагнувшись к окошечку, увидел мать, - при
тусклом свете привернутой лампы, над столом, она собирала ужинать. Все в
том же темном платке, тихая, неторопливая, добрая. Постарела, торчали худые
плечи... "Ох, знать бы, - каждый бы день ей надо было писать о себе хоть