"Лоскутный мандарин" - читать интересную книгу автора (Суси Гаетан)

Глава 2

Лестница — та, которая, по слухам, обрушилась из-за саботажа Гильдии разрушителей, — увлекла с собой девочку семи лет, дитя нужды и лишений. Это событие отнюдь не способствовало урегулированию отношений между жителями и нью-йоркскими властями. Девочка промучилась еще полторы недели, страшно страдая из-за того, что все кости у нее были переломаны. За три дня до ее смерти спешно было подписано решение о сносе дома, что стало еще одной пощечиной тем, кому вскоре предстояло лишиться своего жилья. Отстаивая собственное достоинство, они решили в знак молчаливого протеста провести церемонию прощания с девочкой в часовне, расположенной в конце улицы. Поэтому похоронный кортеж должен был проследовать мимо всей строительной площадки, где сносили дома.

На похоронах погибшего ребенка большинство бездомных стояли по обеим сторонам улицы как в почетном карауле. Другие, те, кто были моложе, смелее и настрой у кого был бунтарский, взобрались на крыши, угнездились на карнизах, уличных фонарях и столбах. Оттуда они смотрели вниз на группы рабочих, собравшихся посреди расчищенной площадки. Рабочие-разрушители чувствовали себя там абсолютно незащищенными. Не было ни крыш, ни стен, за которыми они могли бы укрыться.

Ксавье тем временем продолжал стоять у сваи. Ему хотелось присоединиться к остальным рабочим, быть вместе с ними в это опасное время. Но Философ мягко ему сказал:

— Не лезь в это дело, мой мальчик, — и пошел прочь, занятый своими мыслями.

Эксперт-подрывник — единственный человек, стоявший неподалеку от подручного и равнодушно наблюдавший за тем, как развиваются события, — продолжал жевать свою сырую луковицу. На протяжении нескольких минут до слуха паренька доносился лишь похоронный звон колокола, волнующий и тревожный, подчеркивающий тишину, и глухое цоканье копыт по булыжной мостовой. Ксавье следил за конными полицейскими, адресовавшими повелительные жесты устроившимся тут и там молодым бездомным, но молодежь только презрительно скалила зубы и отмахивалась от их указаний. Что же до остальных бездомных, выстроившихся вдоль улицы двумя рядами, — полиция ничего не могла с ними сделать. Не было такого закона, по которому гражданам — даже бездомным — было бы запрещено отдать последний долг покойной.

В конце концов кортеж тронулся в путь. Он медленно двигался по улице к строительной площадке, где сносили дома. За ним следовал самодеятельный сводный оркестр; в числе инструментов были орфеон, бретонская волынка, туба, еврейская скрипка, коробка с гвоздями и небольшая шестиугольная гармошка-бандонеон, на каких обычно играют танго. Тоскливая и тягостная мелодия вызывала желание удавиться. Ксавье отошел от сваи и как зачарованный пошел в направлении процессии. Бездомные снимали головные уборы, когда к ним приближался гроб, крестились и опускались на колени — все было как обычно. Священник в берете в итальянском стиле нес в руках крест. Сама процессия была немногочисленной — только ближайшие родственники ребенка. Двое мужчин в стоптанных башмаках с резинками по бокам, одетые в заношенное тряпье вполне под стать обуви, несли на плечах небольшой деревянный гроб, покрытый лаком, простенький, без всяких украшений, но вместе с тем не лишенный изящества, как кукольная туфелька, чем-то даже пугающий, потому что именно он и привлекал всеобщее внимание.

Внезапно Ксавье, наблюдавший за происходящим издали, почувствовал, что его схватили сзади и подняли над землей. Это эксперт-подрывник со своими двумя подручными решили с присущим им юмором посадить парнишку себе на плечи и пройти так несколько шагов в том же ритме, что и кортеж с оркестром, сопровождавшим покойную. Чувствуя себя донельзя смущенным, Ксавье убедительно попросил их прекратить этот неуместный балаган, что в итоге они, ухмыляясь, и сделали.

Кортеж поравнялся с разрушителями. Они продолжали стоять плотной группой посреди расчищенного пространства. В рабочих полетел гравий, которым были до отказа набиты карманы бездомных, согнал с балки тех, кто на ней сидел. Рабочие стали возмущенно негодовать, но тем не менее открыто протестовать они не решались, потому что их все больше и больше переполнял страх. Бездомные тем временем снова обрушили на них град мелких камешков. На этот раз один из помощников эксперта-подрывника взял комок высохшей земли и запустил им в бездомного мальчугана, который дразнил рабочих, взобравшись на столб. Тот отклонился в сторону, и ком ссохшейся земли ударился в гроб, разбился и пылью осел на шедшем сзади священнике, который сильно закашлялся. Кортеж остановился как вкопанный, музыка смолкла. На некоторое время все оцепенели. Никто не знал, с какой стороны, что еще в кого полетит. Конные полицейские скакали кругами, пустив коней иноходью. Несколько рабочих стали подбирать с земли камни, целясь в бездомных, забравшихся повыше, но Философ не терпящим возражений тоном крикнул:

— Нет! Только не это!

И тут раздался голос от самого кортежа, женский голос, бросивший в небеса имя ребенка:

— Ариана!.. — И благодаря этому беспомощному призыву, этому воплю, в котором звучало безысходное отчаяние, в мгновение ока восстановилось спокойствие, тишина и уважение к происходящему.

Молодые бездомные спустились со своих насестов, растворились в толпе и скрылись из виду. Кортеж снова неспешно и размеренно двинулся вперед, хотя ему и грозило падение в котлован. Вновь заиграла музыка, но нерешительно — ноты одна за другой будто падали на землю, как выбившиеся из сил воробышки, и скоро слышалась только гармошка. Однако играла она недолго, потому что звуки, издаваемые инструментом, напоминали мелодию, выдуваемую на губной гармонике туберкулезником, бьющимся в агонии, и потому она тоже вскоре стихла. Немного времени спустя кортеж свернул на боковую улицу и исчез, следом за ним втянулся между домов длинный хвост бездомных. Остался лишь жаркий полуденный летний воздух, дрожавший, как листовая жесть.

А им пора было снова браться за работу. Конные полицейские сказали бригадирам:

— Не бойтесь, мы их вам найдем, — имея в виду зачинщиков беспорядков и тех, кто швырял камни.

Недавние события помешали рабочим в полдень по обычаю расслабиться, и поэтому все были в скверном настроении. Несколько человек перепугались до смерти и не собирались это скрывать. Во всех бригадах ощущалось какое-то напряжение. Некоторые рабочие, чтобы вернуть себе кураж, стали горланить гимн разрушителей; при этом складывалось впечатление, что они не то тявкают, не то отхаркиваются: мелодия этой песни не оставляла сомнений в том, что клубнику под нее не собирают. Здесь и там раздетые по пояс рабочие, стоя на коленях, смывали с себя пыль и бормотали что-то вроде заклинаний, какими разгоняют тоску.

Ксавье бродил по строительной площадке. В то время ему не определили никакого задания. Он вовсе не избегал мастеров, но и не искал встреч с ними специально. На площадке царила атмосфера уныния, к тому же Ксавье все еще чувствовал стыд, поэтому он не хотел привлекать чрезмерное внимание к собственной персоне. А Морле снова схватил его за шиворот.

— Ну-ка, взгляни вон туда! — Эксперт-подрывник прижался носом к щеке подручного — сильный запах лука так и обдал его.

На другом краю площадки около подъемного крана сгрудились не сколько рабочих, энергично хлопавших в ладоши.

— Что там такое? Что они делают?

— Давай, иди сюда, я тебе покажу, что за тип этот твой Философ на самом деле со всей своей болтовней о жалости и сострадании.

Морле положил руку Ксавье на плечо, словно дружески обняв его, но на самом деле так напряг бицепс, что шея парнишки оказалась зажатой как в тисках. Эксперт-подрывник потащил подручного к собравшейся группе разрушителей. Все происходило около старого дома, в котором жильцы снимали квартиры. Он держался на четырех толстых досках и трех винтах, полным ходом шла подготовка к его сносу. Философа окружила толпа рабочих, они дразнили старика, ругали и бессовестно издевались над ним. Ксавье в толк взять не мог, как они могли так обращаться с человеком, особенно с тем, которого очень уважали.

— Давай, давай, — кричали разрушители Философу, обзывали его «старым козлом», стараясь вывести его из себя.

Если он пытался сбежать, они ловили его, окружали, и старик, которому вся эта затея вовсе не казалась забавной, становился все более напряженным, сжимал и разжимал кулаки, как человек, которому грозит опасность, и повторял:

— Пустите меня, не хочу я больше с вами дурака валять, в играх этих детских участвовать! Я же вам сказал, не кипит у меня больше кровь. Дайте мне отсюда уйти!

Но они снова выталкивали его в центр круга.

— Что они хотят делать? — спросил Ксавье.

Подрывник сказал ему, чтоб он набрался терпения и сам следил за развитием событий.

Рабочие начали пляску, состоявшую в том, что они били себя по лодыжкам, потом хлопали соседа по руке, причем двигались все быстрее и быстрее и при этом кричали все громче и пронзительнее. Ксавье думал, что бригадиры остановят эту нелепую забаву, но они сами в нее включились, стали хлопать себя по лодыжкам, бить по рукам соседей, и так далее — странное было зрелище. По мере ускорения ритма пляски с Безмолвными Песками происходили странные метаморфозы. Рот старика наполнился слюной, которая потекла с губ. Он начал невнятно бормотать, хоть внутри у него что-то еще этому противилось, потом покачал головой и в отчаянии произнес:

— Нет!

Но скоро ритм стал просто бешеным, вопли — непереносимыми, казалось, от них голова вдребезги расколется. Философ теперь стал похож на тяжело дышащего зверя, в котором проснулся бычий инстинкт и повел его к входной двери в многоквартирный дом. И вдруг он начал подпрыгивать, на все кидаться, топать ногами с такой силой и остервенением, будто кувалда била по земле. Он так боднул головой входную дверь, что сорвал ее с петель. Именно в этот момент из дома выскочила объятая паническим страхом женщина, в одной руке державшая ребенка, а другой толкавшая коляску, полную всякого скарба.

Философ, пошатываясь, с безумным взором отпрянул назад, товарищи по работе хлопали ему в ладоши и смеялись. Изможденный, он опустился на одно колено. Лоб его был в крови, он сплюнул, как человек, проклинающий сам себя. И тут же все разрушители бодро и радостно вновь принялись за работу.

— Это еще не все, — сказал Морле, отпуская паренька. — Это тот дом, где обрушилась лестница, которая придавила девочку. Как ты считаешь, малыш Ксавье, знал Философ об этом или нет?

Когда подручный шел к Пескам, сердце парнишки переполняла жалость, а Философ все продолжал сквозь зубы чертыхаться. Но когда Ксавье попытался ему помочь, старик грубо его отстранил движением руки и послал куда подальше.