"Л.И.Толстой. Окончание малороссийской легенды "Сорок лет"" - читать интересную книгу автора

Буду пить и есть то, что будет есть жена... Да и она тоже. Она знает, что
ей пойдет седьмая часть. А ее бедные родные давно требуют от нее. Да,
война, так война! Надо так поставить себя, чтобы им не было выгоды в моей
смерти. Надо написать завещание такое, которое лишило бы их всего, чтобы
смерть моя была невыгодна им. Да, завтра сделаю это и объявлю им".
Он хотел заснуть, но мысли не давали ему спать. Он стал сочинять
завещание. Надел халат и туфли, подошел к столу и стал писать начерно
завещание, в котором он отдавал все состояние на богоугодные заведения.
Окончив это, он хотел лечь; но тут пришла ему мысль о лакее, о дворнике. Он
сам переносился в душу лакея и говорил себе: "Что, если бы я был бедняк
лакей и получал бы пятнадцать рублей жалованья в месяц, и за пять комнат от
меня спал бы богач с деньгами, и я бы твердо знал, как я знаю теперь, что
нет бога, нет и суда. Что я сделал бы? Я сделал бы, что я сделал с купцом".
И на Трофима нашел страх; он опять встал и стал запирать свою дверь, но
задвижка не держала, и он, задвинув дверь креслом, привязал его полотенцем
к ручке и на кресло поставил кресло, чтобы оно загремело. Только тогда он
затушил свечу и проспал так долго, что жена обеспокоилась и пошла отворить
дверь. Кресла упали и загремели, Трофим вскочил испуганный, бледный.
"Кто? что? караул!" - даже закричал он и долго не мог опомниться. Ему
при пробуждении показалось, что его пришли убивать. Когда он опомнился, то
сказал, что он из осторожности загородил, и постарался скрыть свой страх;
но сколько он ни старался, с этого дня и домашние и прислуга стали замечать
в нем большую перемену. Прежде он бывал весел, бывал и сердит, бывал ласков
и добр, бывал и уныл, когда думал о своем грехе. Прежде он одних не любил,
других любил, особенно детей - внуков. Теперь же он всегда был одинаков,
всегда был молчалив, осторожен, на всех смотрел подозрительно и со всеми,
даже с детьми, был одинаково холоден. Завещание сделалось для него главным
занятием с этого времепи. Долго не мог он сделать такого, какое ему
хотелось сделать. Все приказные, которые приезжали к нему за этим делом, не
могли угодить ему. Он писал, и переписывал, и переменял. В пище он также
стал особенно требователен. Иногда самые вкусные и любимые его кушанья он
оставлял, не отведав их, часто отказывался от обеда и приходил в середине
стола и брал у сына или дочери или жены начатую тарелку и тогда только ел.
Вино он сам покупал особо и держал в своей комнате в шкапу. Делами он стал
заниматься меньше; но когда и занимался, всегда скрывал от домашних свои
барыши и сколько он получает. Деньги, которые доставляли ему прежде столько
радости, теперь только мучали его. Он старался уберечь их от других и
чувствовал, что уберечь их нельзя против таких людей без бога, каким он сам
был. Он чувствовал, что если все узнают то, что он знал и что знает его
сын, что бога и суда нет, то тогда никакие силы ив сохранят его. Его убьют,
отравят, отнимут состояние обманом или силой. Одно было спасение: не
показывать людям того, что он знает, что нет бога и суда, а, напротив,
внушать им, что есть бог, что есть суд. И потому еще последняя перемена,
которая сделалась с Трофимом после 12-го августа, была та, что он стал
особенно набожен, таким, каким еще не был во всю свою жизнь. Он не
пропускал ни одной службы, постился все посты, середы и пятницы, не
пропускал никогда случая внушать своим семейным, и своим знакомым, и своей
прислуге, что есть бог и его закон и что те, которые не будут соблюдать
его, погибнут и будут жестоко наказаны в будущей жизни. Он внушал это даже
своему сыну, делая вид, что забыл все, что говорил с ним, или что