"Человек, который знал все" - читать интересную книгу автора (Сахновский Игорь)

Глава десятая АНГЕЛ СМЕРТИ

Сорокасемилетний гражданин В.Т. Вторушин с внешностью изнуренного Шварценеггера, сильно траченной фурункулезом и химическими излишествами, проходил по всем досье и базам данных Министерства внутренних дел Российской Федерации под выразительной кличкой Болт. Не исключено, что он успел подзабыть свою фамилию, поскольку очень давно с гордостью и удовольствием сам называл себя Болтом в честь одноименного наркотического продукта, к которому питал особое пристрастие. Имея волчьи челюсти и глаза напуганного мальчика, он был убийственно застенчив, несмотря на свою репутацию беспредельщика, и заикался так, что это уже казалось чертой характера. Внутривенное вливание двух-трех кубов «болта» позволяло одноименному гражданину 15–20 часов подряд чувствовать себя господином судьбы, и фюрером, и половым гигантом.

Когда Безукладников вкратце описал мне Вторушина, невесело подморгнув: вот, стало быть, как выглядел ангел его смерти в первой редакции — уголовник-заика с фурункулами на щеках, — я припомнил боковой памятью одну милую семейную пару, которая из лучших побуждений однажды угостила меня «болтом» собственного приготовления, как угощают супчиком или домашней наливкой. Это были на редкость интеллигентные люди — искусствовед и учительница музыки. Меня только смущало, по молодости лет, частое употребление слова «жопа» при любом удобном и неудобном случае. «Ах ты жопа!» — говорила учительница мужу то с интимной злостью, то с бытовой нежностью. Мне было двадцать с небольшим, я только что навсегда расстался с первой возлюбленной и всякое новое впечатление глотал как болеутоляющее. Гостеприимный искусствовед с таинственной улыбкой алхимика налил мне стаканчик прозрачной жидкости. «Будь моя воля, — сказал он, — я бы раз в неделю всю страну поил из водопроводного крана. Прелесть!»

Бесцветная прелесть, выпитая залпом, отдавала уксусом. Было девять часов вечера. В половине десятого я вернулся домой. Когда в следующий раз я случайно бросил взгляд на часы, они показывали восемь утра. Все это время я, видимо, провел на Луне.

В окне зачем-то светало. За истекшие одиннадцать часов одинокого бодрствования мне не захотелось ни спать, ни есть. Не возникло вообще ни единого желания. Если не брать во внимание сумасшедшую твердокаменную эрекцию, которая, впрочем, никого ни к чему не обязывала и не имела целенаправленного характера. Странным образом я в ту ночь успел сочинить стихотворение из восьми катренов, где, например, была строка:

Так разлюбил — как выронил младенца.

Я навестил семью искусствоведа и учительницы месяца через три. На них было страшновато смотреть — коричневые подглазья, высохшие губы пыльного оттенка. Оба, казалось, достигли предпоследней степени изнурения. Муж вяло пожаловался: в аптеках перебои с эфедрином. «Но водичка для крана пока есть, — пошутил он. — Налить?» «Спасибо, не надо».

Вот эту изнуряющую водичку ангел смерти по прозвищу Болт, в отличие от семьи интеллигентов, не пил, а ширял себе в вену, опережая свои физические и денежные возможности. Его почки и печень отдыхали только тогда, когда некто Миша из цыганского поселка, варивший за день до пятисот кубов, отказывался наливать в долг. Болт задолжал больше, чем зарабатывал за год случайными подсудными подвигами. Кончились те золотые сытые времена, когда его угощал коньяком и севрюгой сам Коля Шимкевич — великий уже человек. Это ведь Коля уберег его от четвертой ходки, помог спрыгнуть с расстрельной статьи, возил с собой в баню, давал деньги и особые поручения. Сейчас гражданин В.Т. Вторушин мог бы входить под своды Государственной думы как белый человек, помощник депутата. Чтобы, значит, осуществлять там деятельность. И воплощать в жизнь. Но великий Коля решил иначе. После трех с половиной особых поручений — а каждое из них тянуло на восемь, а то и на пятнадцать лет строгого режима — он к Болту резко охладел и даже сказал унизительные слова:

«Ты, Болт, сначала прыщи на морде вылечи», и пришлось это сглотнуть. Если от человека зависишь, приходится терпеть — так ведь?.. А тут Шимкевич вдруг сам его нашел, сам вызвонил и забил стрелку, и Вторушин осознал, что его звездный час — вот он, уже настает.

— Как у тебя с жильем? — Народный депутат первым делом беспокоится о нуждах трудящихся.

Они сидели в отдельном кабинете закрытого ресторана. Болту льстили конспиративность беседы и роскошь сервировки — все ради него одного. С жильем было кисло, то есть почти никак. На птичьих правах он делил с клопами комнатуху в многосемейном общежитии.

Тихий, как тень, официант принес черную бутыль вина, запеленатую в салфетку, смочил дно бокала и предложил Шимкевичу снять пробу.

— Пошел вон, — мягко ответил Шимкевич.

Вторушину это почему-то польстило тоже.

— Зачем позвали? — спросил он.

— Маленькая такая просьба. Хочу тебя в разведку послать. Проверить одну квартиру.

— Что за хата? Чья?

— Считай, теперь ничья. Понравится — твоя будет.

Шимкевич хохотнул, словно бы до этой счастливой мысли он додумался прямо сейчас.

— Пустая, что ли?

— Для особо тупых повторяю: ни одной живой души там быть не должно.

Болт наконец понял. Он закурил, напрягся бугристым лицом и выдал формулу, слышанную по телевизору в каком-то сериале из уст крутого киллера:

— Цена вопроса?

С троекратным заиканием прозвучало не совсем круто.

Шимкевич поморщился от дыма болгарской сигареты:

— Ты же говорил, с жильем кисло? Вот тебе и цена.

— Ладно. За неделю разберусь.

— Не больше трех дней. Если что — прикроем. У меня там бойцы второй день на подступах топчутся. Инструменты готовь сам.

Вторушинские инструменты в подготовке не нуждались.

Специально укороченную, бритвенно острую сталь марки «Золинген», обмотанную изолентой и пригретую в кармане куртки, при случайном прошлогоднем обыске даже не изъяли — она выглядела скорее как инструмент, чем холодное оружие. Болт по старинке предпочитал ходить на дело под видом некоего условного ремонтника с потертой кошелкой, где не лежало ничего, кроме тяжелого разводного ключа, пары отверток и мотка скотча.

Шимкевич с философической грустью наблюдал, как Вторушин спешно подъедает телячью отбивную — сам уже почти отбивная… Но кому-то ведь надо поручать роль мяса, пушечного или там парного — для поваров.

Болт пришел на Кондукторскую ровно в полдень и четырежды позвонил в квартиру, удивляясь хлипкости двери, за которую предстояло проникнуть. Подобные замки он вообще отмыкал с помощью гнутого гвоздя, не повреждая механизм.

Это жилище своей бедностью напомнило ему школьную библиотеку, взломанную прошлым летом от нечего делать. Там Болт обогатился только импортными колготками и флаконом туалетной воды из ящичка с пустыми формулярами. Имущество Безукладникова смогло прельстить его лишь телевизором невыносимых габаритов и стеклянным шприцем емкостью в пять кубов, добытым со дна обувной коробки в комплекте с просроченными таблетками от кашля. Недолго подумав, Болт притырил и безукладниковский паспорт, лежавший на виду. На этом развлекательная часть программы закончилась. Теперь ничего не оставалось, кроме как сидеть в засаде до появления хозяев квартиры.

Время тянулось, как очередь к зубному врачу. Пытаясь хоть чем-то заполнить свой досуг, киллер Вторушин примерился к дивану, возлег и сделал вялую попытку мастурбации. Его мучила совсем другая, изысканная потребность, и на эту изысканную пока не было денег.

Вид из окна позволял оценить обстановку во дворе. Старуха в пятнистой шубейке выгуливала коротконогую дворнягу. Как минимум шестеро озябших топтунов (отнюдь не бойцовского вида и вроде бы независимо друг от друга) обозревали подступы к подъезду. Пусть топчутся дальше, их дело десятое…

На кухне ему пришло в голову заварить себе чифир, но чай отыскался только в пакетиках. В газовую духовку Болт заглянул на втором часу сидения в засаде — мимоходом, для проформы — и тут же осел на пол, чувствуя, как его прошибает обильный пот.

Следующие полчаса, мокрый, как мышь, он ползал на коленях перед газовой плитой, то выгребая пачки денег, все до единой, чтобы утрамбовать их в свою ремонтную кошелку, то застревая в жестоком сомнении, малопонятном ему самому, и складировал назад, стараясь придать заначке нетронутый вид.

В конце концов пьяный от волнения, он заставил себя прислониться к здравому смыслу, и здравый смысл, как нежный собутыльник, напомнил, что эта квартирка — уже без пяти минут его собственность. И зачем так трепыхаться, тащить с собой в стремной сумке такие финансы?.. Он сейчас возьмет на карман скромно сантиметра два денег, сгоняет по срочному делу — и сразу назад! А эта хата с плитой уже никуда не денется.

Кто бы сомневался, что самым срочным делом Вторушина станет визит к варщику Мише в цыганский поселок. Оттуда, понятное дело, на Луну. А поскольку время на Луне течет как попало, на Кондукторскую он вернулся почти ночью. Весь подлунный мир валялся рабски под ногами, покоренный мощью своего господина. Каждая тварь истекала желанием подчиниться и отдаться на милость В.Т. Вторушина. А он, великий и безжалостный, никого не собирался миловать. Между ног у него размещался ядерный снаряд, в кармане — змеиный стальной язык. Впрочем, настроение у Болта было скорее благодушным, как у феодала-покорителя, который после удачного набега обходит свои владения.

— Я не могу это описать, — произнес Безукладников с тихим смущением.

— И, по-моему, никто, никакой гениальный Хичкок не способен передать этот ужас, когда ты лежишь ночью голый в своей постели и слышишь: открывается дверь твоей квартиры и кто-то входит к тебе в темноту.

Судя по шарканью ног в тяжелых ботинках, пришедший убивать даже не старался скрадывать шаги. Он уверенно, по-хозяйски прошел на кухню, и оттуда послышалось громыхание газовой плиты.

Затем нависло короткое затишье, такое пронзительное, что Безукладников, скрючившийся под одеялом в зародышевой позе, внятно заслышал себя, собственное тело — как оно громко лежит на виду у темноты и как оно оглушительно боится. Тому, что трепетало в животе и больно бухало за ребрами, оставалось трепетать и бухать не более четырех минут — он уже знал определенно. Первые полминуты с панической доблестью он метался между вариантами прорыва: вскочить, нашарить тяжелый предмет, оглушить внезапностью… Или попытаться тихо-тихо, не дыша, протиснуться между слоями темени, мимо кухни и вырваться наружу — на лестничную площадку, на холод, куда угодно. Но вся беда была в том, что оба эти варианта давали одинаковый результат: и Безукладников, дерзнувший напасть, и крадущийся на волю беглец Безукладников одинаково быстро, в один миг, напарывались на короткую заточенную сталь — Вторушин умел бить почти вслепую, пружинно выбрасывая руку снизу вверх, в горло жертвы… Так Александр Платонович и лежал, утопая в ледяном поту, когда гость вышел из кухни, постоял, озираясь впотьмах, и направился к безукладниковскому дивану.

— Если бы я шевельнулся либо рискнул вскочить, он прирезал бы меня, как цыпленка, просто автоматически.

— Вы что, хотите сказать, он только постоял над вами, повернулся и ушел? Извините, плохо верится.

— Мне тоже не верится, — сказал Безукладников. — Тем более что я всего лишь захрапел. Правда, очень громко.

— Находчивость прямо фантастическая. Сами додумались?

— Сам бы я до такой детской глупости не дошел… Но подсказка была странноватая: лежать неподвижно и погромче шуметь.

Безукладников передернул плечами, как продрогший подросток.

— Как бы это правильнее сказать?.. Он не убил меня из брезгливости.

Вообразите: такой царь и бог. И тут перед ним лежит жалкий человечек, от которого уже столько шума. А если его тронуть, ковырнуть — сколько же будет крови, соплей!.. Попросту говоря, Вторушин был под кайфом и не стал себе этот кайф ломать. Ему еще хотелось в ту ночь полетать, а меня он оставил на завтра — как мусорное ведро или невымытую посуду.

— И вы, наконец, в эту же ночь сбежали из дома от греха подальше?

— Нет. Я, наконец, уснул как убитый и проспал до самого утра.