"Ночной дозор" - читать интересную книгу автора (Уотерс Сара)

1947

1

«Вот, значит, в кого ты превратилась, – сказала себе Кей, – в личность, у которой все часы остановились и кто время определяет по калекам у парадной двери».

В нижней рубашке и линялых трусах она курила у раскрытого окна, наблюдая за приходом и уходом пациентов мистера Леонарда. Они были настолько пунктуальны, что и впрямь позволяли определять время: горбунья являлась по понедельникам в десять, увечный солдат – по четвергам в одиннадцать. В час по вторникам в сопровождении квелого паренька приходил старикан; Кей нравилась эта пара. Старик в темном опрятном костюме гробовщика и заботливый парень, серьезный и миловидный, неспешно вышагивали по улице и казались аллегорией старости и юности с картины Стенли Спенсера¹ или такого же заумного модерниста. Затем появлялась женщина с сыном – очкариком-хромоножкой, после них – старая ревматическая индианка. Иногда, дожидаясь матери, которая в вестибюле разговаривала с мистером Леонардом, хромой мальчик носком громадного ботинка ковырял на разбитой дорожке грязный мох. Как-то раз он заметил, что Кей за ним наблюдает; потом она слышала, как мальчишка на лестнице упрямится, не желая в одиночку идти в уборную.

– Какие еще там ангелы на двери? – слышался голос матери. – Господи, это всего лишь картинки! Ты уже большой мальчик!

Скорее всего парнишку пугали не зловещие эдвардианские ангелы мистера Леонарда, а возможность встречи с Кей. Наверное, она казалась ему обитающим в мансарде призраком или сумасшедшей.

Вообще-то он был прав. Порой она металась по комнате, словно и впрямь обезумела. А то часами сидела неподвижно – мертвее тени, что все же переползала по коврику. Тогда даже себе она казалась призраком, который стал частью ветхого дома и растворяется в сумраке, что пылью скапливался в свихнувшихся углах.

В двух улицах прошел поезд на Клапам-Джанкшн – под руками ощутимо задрожал подоконник. За спиной Кей ожила, раздраженно мигнула и погасла лампочка. В маленьком неказистом камине – некогда в этой комнате жила прислуга – бесшумно осыпалась зола. Напоследок затянувшись, Кей пальцами сплющила окурок.

Она стояла у окна больше часа. Был вторник: прошел курносый с сухой рукой, теперь Кей рассеянно поджидала пару от Стенли Спенсера. Но решила больше не ждать. Пожалуй, надо прогуляться. Денек-то славный: середина теплого сентября, третьего после войны. Кей прошла в смежную комнату, служившую спальней, и стала одеваться.

В комнате стоял полумрак. Разбитые стекла мистер Леонард заменил кусками линолеума. Высокая кровать под облысевшим махровым покрывалом навевала малоприятные мысли о сонме людей, которые долгие годы здесь спали, совокуплялись, рождались и умирали, метались в лихорадочном жару. От кровати исходил кисловатый душок заношенных чулок. Но Кей привыкла и не замечала его. Для нее комната была лишь местом, где спишь или лежишь без сна. Голые стены оставались безликими со дня переезда. Ни картины, ни полки с книгами; да их и не было, мало что имелось вообще. Лишь в углу она приспособила кусок проволоки, чтобы на деревянных плечиках вешать одежду.

Ну хоть шмотки выглядели прилично. Перебрав одно-другое, Кей взяла аккуратно заштопанные носки и приличные брюки. Надела чистую рубашку с белым мягким воротничком, который женщине можно не застегивать.

А вот ботинки были мужские; с минуту она их надраивала. Потом вставила в манжеты серебряные запонки; расчесала и чуть примаслила короткие темные волосы. Прохожие, взглянув мельком, часто принимали ее за симпатичного парня. Старушки то и дело окликали «молодым человеком» или даже «сынком». Но присмотрись они, тотчас заметили бы возрастные отметины и проблеск седины; как ни крути, в следующий день рожденья ей стукнет тридцать семь.

Дабы не тревожить мистера Леонарда, по лестнице Кей спускалась как можно неслышнее, что на скрипучих и расшатанных ступеньках было нелегко. Она зашла в уборную и на пару минут заглянула в ванную, где ополоснула лицо и почистила зубы. Застивший окно плющ придавал лицу зеленоватый оттенок. Хрипло рычали водопроводные трубы. Порой вода застревала бесповоротно, и тогда приходилось колотить по ним гаечным ключом, висевшим рядом с колонкой.

За стеной ванной располагалась приемная мистера Леонарда; сквозь шорох щетки во рту и плеск воды в раковине Кей слышала воодушевленное бубнение – на сеансе был курносый с сухой рукой. Выйдя из ванной, она тихо прошла мимо кабинетной двери; бубнение стало громче. Точно стрекот некой машины.

Эрик, уловила Кей, вы должны бу-бу-бу. Как может гу-гу-гу, когда бу-бу-бу целехонька?

Она украдкой спустилась по лестнице, открыла незапертую входную дверь и нерешительно остановилась на крыльце, сощурившись от белизны неба. День вдруг стал дрянным: вовсе не чудесным, но высохшим и обессилевшим. Казалось, пыль запорошила губы и ресницы, скопилась в уголках глаз. Нет, возвращаться нельзя. Зря, что ли, расчесывалась, чистила ботинки, вставляла запонки? Кей сошла с крыльца и зашагала как человек, который точно знает, куда и зачем идет, хотя вообще-то заняться было нечем, навестить некого, встретиться не с кем. День был пуст, как все другие. Приходилось выдумывать повод для каждого вымученного шага.

Выметенными разбитыми улицами она пошла в сторону Уондсуорт.

– Полковника Баркера² сегодня не видно, дядя Хорас, – взглянув на мансардные окна, сказал Дункан, когда они с мистером Манди подошли к дому.

Он огорчился. Постоялица мистера Леонарда ему нравилась. Нравились ее смелая стрижка, мужская одежда и четкий изящный профиль. Наверное, раньше она была летчицей, сержантом в женском полку ВВС или что-нибудь в этом роде – иными словами, одной из тех женщин, кто столь вдохновенно воевал, а теперь оказался не у дел. Полковником Баркером ее прозвал мистер Манди. Ему она тоже нравилась. Он взглянул на окна, кивнул и опять понурился – одышка не давала говорить.

До Лавендер-Хилл они добирались из Уайт-Сити. Медленно шли, ехали автобусами, останавливались передохнуть – поход туда и обратно занимал почти целый день. По вторникам Дункан брал выходной, который потом отрабатывал в субботу. На фабрике, где он служил, шли навстречу. «Как мальчик привязан к дядюшке!» – не раз слышал Дункан. Там не знали, что мистер Манди ему вовсе не дядя. Никто понятия не имел, какого рода лечение старик получает от мистера Леонарда; все, вероятно, считали, что они ездят в больницу. Ну и ладно, пусть думают, что хотят.

Дункан провел мистера Манди в тень покосившегося дома. Казалось, дом нависает, отчего всегда становилось не по себе. Он единственный уцелел в длинном ряду строений, которые были здесь до войны; сейчас по обеим его сторонам виднелись шрамы от бывших соседей: зигзаг призрачной лестницы, следы несуществующих очагов. Непонятно, как он еще стоял; провожая мистера Манди в холл, Дункан не мог избавиться от мысли, что когда-нибудь хлопнет дверью капельку сильнее, и все сооружение обрушится.

Он осторожно прикрыл дверь, и дом стал выглядеть обычнее. Холл был сумеречен и тих: вдоль стен стулья с жесткими спинками, пустая вешалка, пара чахлых растений; на полу черно-белый плиточный узор – кое-где плитки выскочили, открыв серый цемент. Красивый абажур светильника – розовая фарфоровая раковина – предназначался для газового освещения, но сейчас из него торчала лампочка в бакелитовом патроне с истертым бурым проводом.

Дункану доставляло удовольствие подмечать такие мелочи и изъяны. Ему нравилось прийти пораньше, усадить мистера Манди на стул и тихо бродить по холлу, все разглядывая. Он любовался изящно изогнутыми перилами и потускневшими латунными прутьями на ступенях. Разглядывал выцветшую ручку слоновой кости на дверце шкафа и выкрашенные под дерево плинтусы. В конце прохода, что вел в подвал, располагался бамбуковый столик с мишурными безделушками; в окружении гипсовых собачек и кошечек, пресс-папье и майоликовых вазочек стояла любимица Дункана – очень красивая старая фарфоровая чаша с орнаментом в виде змей и плодов. В ней лежали запылившиеся грецкие орехи и железные щипцы; всякий раз Дункан нутром ощущал маленький фатальный удар, который произойдет, если какой-нибудь неосторожный человек выронит на чашу щипцы.

Впрочем, сегодня, как и всегда, орехи покоились под шерстяным слоем непотревоженной пыли, и было время поближе рассмотреть пару картин, криво висевших на стене, – в этом доме все висело криво. Картины оказались заурядными, в самых обычных синих рамках. Однако они тоже доставили удовольствие, но иного сорта – удовольствие, какое возникает при виде умеренно симпатичной вещицы вместе с мыслью: «Ты не моя, но не очень-то тебя и хотелось!»

В комнате наверху зашевелились, и Дункан тотчас вернулся к мистеру Манди. Дверь на площадку открылась, послышались голоса: мистер Леонард провожал молодого человека, которой всегда приходил перед ними. Веселый парень нравился Дункану, почти как полковник Баркер и фарфоровая чаша. Он был похож на моряка.

– Все путем, ребята? – спросил он нынче, слегка подмигнув Дункану.

Затем поинтересовался, какая там погода и как дела с артритом мистера Манди, а сам тем временем достал из пачки сигарету, сунул в рот и чиркнул спичкой о коробок, проделав все абсолютно легко и непринужденно одной рукой, поскольку другая, сухая, висела вдоль тела.

Дункан всегда гадал, зачем парень приходит, когда и так вполне справляется? Разве что хочет завести подружку; тогда, конечно, рука может стать помехой.

Сухорукий спрятал коробок в карман и ушел. Мистер Леонард препроводил Дункана и мистера Манди наверх – разумеется, медленно, приноравливаясь к шагу-старика.

– Чертова кочерыжка, – бормотал мистер Манди. – Зачем я вам сдался? Выкиньте меня на помойку.

– Ну-ну-ну! – приговаривал мистер Леонард.

Старика провели в приемную. Усадили на стул, тоже с жесткой спинкой, помогли снять пиджак, удостоверились, что все удобно. Мистер Леонард достал черную тетрадь, быстро просмотрел записи и сел напротив пациента на свой жесткий стул. Дункан отошел к окну и примостился на обитый войлоком ларь, устроив на коленях пиджак мистера Манди. Окно закрывала горько пахнущая тюлевая штора на слегка провисшей проволоке. Отделанные линкрустом стены отливали шоколадно-коричневым глянцем.

Мистер Леонард потер руки.

– Ну-с, – сказал он. – Как мы себя чувствуем с нашей последней встречи?

Мистер Манди понурился.

– Не так чтобы очень, – ответил он.

– По-прежнему мысли о болях?

– Никак не могу их стряхнуть.

– Надеюсь, ко всяким ложным средствам не прибегали?

Мистер Манди беспокойно дернул головой и, помолчав, признался:

– Ну разве что чуть-чуть аспирину.

Мистер Леонард втянул нижнюю губу и посмотрел на мистера Манди, словно говоря: боже мой, боже мой.

– Ведь вам прекрасно известно, не правда ли, что такое человек, который совмещает ложные средства и духовное лечение? Он уподобляется ослу, коим правят два хозяина, и стоит на месте. Вы это знаете, не так ли?

– Понимаете, уж больно мучает...

– Мучение! – вскочил мистер Леонард; в голосе звучала смесь изумления и великого презрения. Он потряс стулом. – Что, стул мучается, выдерживая мой вес? Почему бы нет, коль скоро дерево, из которого он сделан, такой же материал, как мышцы и кости ноги, кои, по вашим уверениям, болят от вашего веса? Стоит лишь не поверить в боль, и нога станет вам безразлична, точно деревяшка. Вы это понимаете?

– Да, – кротко ответил мистер Манди.

– Да, – повторил мистер Леонард. – Что ж, давайте начнем.

Дункан сидел очень тихо. Соблюдать тишину и неподвижность было необходимо в течение всего сеанса, но особенно сейчас, когда мистер Леонард, собираясь с мыслями и силами, концентрировался на том, чтобы открыть огонь по ложной идее мистера Манди об его артрите. Слегка откинув голову и минуя взглядом пациента, он напряженно смотрел на портрет над камином; Дункан знал, что женщина с нежным взором, облаченная в викторианское платье с высоким воротником, – миссис Мэри Бейкер Эдди,³ основательница «Христианской науки». На черной раме картины кто-то – возможно, сам мистер Леонард – не вполне умело написал финифтью фразу: «Вечный Сторож у Врат Мысли».

Каждый раз Дункану хотелось засмеяться: не потому, что надпись казалась особенно смешной, а просто оттого, что сейчас рассмеяться было бы совершенно ужасно; он начинал паниковать, что приходится сидеть так тихо и так долго, его неудержимо тянуло издать какой-нибудь звук, сделать какое-нибудь движение: вскочить, завопить, устроить припадок... Но уже поздно. Мистер Леонард сменил позу – подался вперед и впился взглядом в мистера Манди. Теперь он заговорил напряженным шепотом, с громадной проникновенностью и верой:

– Послушайте меня, дорогой Хорас. Все ваши мысли об артрите неверны. У вас нет артрита. Нет боли. Вы не подвержены мыслям и взглядам, в коих болезнь и боль закономерны и обусловлены... Слушайте, дорогой Хорас. В вас нет страха. Никакие воспоминания вас не пугают. Никакая память не заставит вас ожидать нового несчастья. Вам нечего бояться, дорогой Хорас. С вами любовь. Она вас наполняет и окружает...

Слова лились и лились, подобно дождю нежных ударов от безжалостного любовника. Смеяться уже расхотелось; казалось невозможным устоять перед страстностью этих слов, не поддаться их впечатлению, не позволить им убедить себя. Вспомнился сухорукий парень; Дункан представил, как тот сидит на месте мистера Манди, слышит: «вас наполняет любовь, бояться не нужно» и желает, чтобы его рука обросла плотью и вытянулась. Возможно ли такое? Ради мистера Манди и парня хотелось, чтоб было возможно. Хотелось, как ничего другого.

Дункан взглянул на мистера Манди. Сразу после начала сеанса тот закрыл глаза, а теперь, слушая шепот, тихо заплакал. Тонкими струйками слезы текли по щекам, скапливались на горле и мочили воротничок. Старик не пытался их отереть – руки безвольно лежали на коленях, временами подрагивали опрятные тупорылые пальцы; он часто втягивал и с судорожным всхлипом выдыхал воздух.

– Дорогой Хорас, – настойчиво шептал мистер Леонард, – ничей разум над вами не властен. Я отвергаю власть мыслей о хаосе. Хаоса не существует. Я утверждаю власть гармонии над каждым вашим органом: руками, ногами, глазами и ушами, вашей печенью и почками, вашими сердцем, мозгом, желудком и чреслами. Все органы в идеальном состоянии. Слушайте меня, Хорас...

Так продолжалось сорок пять минут; затем мистер Леонард откинулся на спинку стула, не выказывая ни малейшего утомления. Мистер Манди достал платок, высморкался и отер лицо. Слезы уже высохли, он встал без посторонней помощи, причем двигался чуть легче и выглядел просветленным. Дункан подал ему пиджак. Мистер Леонард тоже встал, потянулся и глотнул из стакана воды. Деньги от мистера Манди он принял как нечто весьма несущественное.

– Разумеется, я включу вас в вечернее благословение, – сказал мистер Леонард. – Вы приготовитесь? Скажем, в половине десятого.

Дункан знал, что многих пациентов мистер Леонард никогда не видел: они присылали деньги, а он пользовал их на расстоянии – в письмах или по телефону.

Целитель пожал Дункану руку. Ладонь была сухой, пальцы нежные и гладкие, будто девичьи. Он улыбался, но взгляд был обращен в себя, как у слепца. Возможно, в этот момент он действительно ничего не видел.

«Вот уж было б неудобство», – вдруг подумал Дункан.

От этой мысли вновь стало смешно. На дорожке перед домом он все же захохотал, и мистер Манди, заразившись его весельем, тоже засмеялся. Это было своеобразной нервной реакцией на комнату, неподвижность и нагромождение ласковых слов. Они вышли из тени скособоченного дома и двинулись в сторону Лавендер-Хилл, переглядываясь и смеясь, как дети.

– Вертихвостки мне не надо, – говорил мужчина. – Я такого вдоволь нахлебался с последней девицей, скажу по чести.

– На этой стадии мы рекомендуем нашим клиентам быть предельно открытыми, – сказала Хелен.

– Угу. И пошире раскрывать кошелек.

На нем был синий костюм демобилизованного, уже залоснившийся на локтях и обшлагах, лицо желтело застаревшим тропическим загаром. Напомаженные волосы уложены с фантастической аккуратностью – белый прямой пробор выглядел шрамом, но взгляд Хелен постоянно цеплялся за хлопья перхоти.

– Встречался я с одной летчицей, – горестно поведал мужчина. – Всякий раз, как проходили ювелирную лавку, она подворачивала ногу...

Хелен вынула другой листок.

– Как насчет этой дамы? Так, посмотрим. Увлекается шитьем, любит кино.

Мужчина взглянул на фотографию и тотчас отпрянул, замотав головой:

– Очкастые девицы не по мне.

– Ну-ну, помните совет о предельной открытости?

– Не хочу показаться грубым, – мужчина скользнул взглядом по весьма практичной темной одежде Хелен, – но когда девица в очках, она уже сплоховала. Только и жди, чего еще выкинет.

Так продолжалось минут двадцать; наконец из папки с пятнадцатью женщинами, первоначально предложенными Хелен, отобрали пятерых.

Мужчина был разочарован, но волнение скрывал за напускной воинственностью.

– И что теперь? – спросил он, одергивая залоснившиеся обшлага. – Наверное, им покажут мою рожу, и они скажут, нравится или нет. Я уже чувствую, чем оно все обернется. Надо было мне сняться с пятифунтовой банкнотой за ухом.

Хелен представила, как утром он выбирал галстук, губкой чистил костюм, вновь и вновь расчесывал пробор.

Она проводила клиента до лестницы, что вела к выходу. Вернувшись в приемную, взглянула на Вив, свою коллегу, и надула щеки.

– Тот еще тип, да? – спросила Вив. – Я вот что подумала: не сгодится ли он нашей дамочке из Форест-Хилл?

– Он ищет помоложе.

– Все они такие. – Вив подавила зевок. На столе лежал ежедневник. Похлопывая себя по губам, она взглянула на страницу. – В ближайшие полчаса никого не будет. Сообразим чайку, а?

– Давай.

Обе сразу стали оживленнее, чем в общении с клиентами. Из нижнего ящика шкафа Вив достала аккуратный электрический чайник и чайничек для заварки. Хелен пошла в туалет на площадке и набрала в чайник воды. Поставила на пол, воткнула в розетку на плинтусе и стала ждать. Чайник закипал минуты за три. От прежних кипячений над розеткой отстал кусок обоев. Хелен его разгладила, что делала ежедневно; лист секунду подержался и вновь медленно загнулся.

Бюро знакомств занимало две комнаты над постижерной мастерской, располагавшейся на улице за станцией «Бонд-стрит». В одной комнате Хелен принимала клиентов, другая служила приемной, где Вив встречала посетителей. Здесь стояли не сочетавшиеся диван и стулья для тех, кто пришел раньше времени, и горшок с рождественским кактусом,⁴ который изредка выпускал изумительные цветки. На низком столике лежали почти свежие номера «Лилипута» и «Ридерз дайджест».

Хелен стала работать здесь сразу после войны и новую должность восприняла как нечто временное и беззаботное по сравнению с прежней службой в марилебонском муниципальном департаменте помощи пострадавшим от разрушений. Выполняя незамысловатые обязанности, она изо всех сил старалась помочь клиентам, искренне желала им добра, однако сохранять радушие порой было нелегко. Люди приходили в поисках новой любви, но чаще – так казалось – просто хотели поговорить о любви, которой лишились. С недавних пор бизнес, конечно, процветал. Возвращавшиеся из заморских краев служивые вдруг видели, что жены и подружки изменились до неузнаваемости. В бюро они приходили все еще оглушенные. Женщины жаловались на бывших мужей. «Он хочет, чтобы я сидела дома». «Он сказал, что ему плевать на моих подруг». «Мы поехали в отель, где провели медовый месяц, но все было не так».

Чайник вскипел. На столе Вив Хелен заварила чай и понесла чашки в туалет; Вив уже была там и открыла окно. На торце здания имелась пожарная лестница: выбравшись через окно, можно было оказаться на проржавевшей платформе с низким ограждением. Под ногами площадка гуляла, лестница качалась, но местечко было солнечное, и девушки приходили сюда, едва выдавалась свободная минутка. Отсюда было слышно дверной звонок и телефон, а подоконник они научились преодолевать быстро и ловко, точно барьеристки.

Об эту пору дня солнце падало наискосок, но кирпичи и железо, которые оно грело все утро, еще хранили тепло. От бензиновых испарений воздух стал перламутровым. С Оксфорд-стрит доносились рычанье машин и стук кровельщиков, починявших крыши.

Вив с Хелен сели, аккуратно сняли туфли, вытянули ноги и, подоткнув юбки – вдруг из постижерной мастерской выйдет какой мужчина и посмотрит вверх, – пошевелили пальцами, повертели ступнями. Чулки были штопаны на пятках и носках. Туфли – обшарпанные, как у всех. Хелен достала пачку сигарет, но Вив сказала:

– Моя очередь.

– Какая разница.

– Ладно, буду должна.

Прикурили от одной спички. Вив запрокинула голову и выдохнула дым. Взглянула на часы.

– Господи, уже десять минут прошло. Почему с клиентами время так не летит?

– Наверное, они действуют на часы, – сказала Хелен. – Как магниты.

– Уж точно. И высасывают из нас с тобой жизнь – чмок, чмок, чмок, как здоровенные блохи... Честно, если б мне лет в шестнадцать сказали, что все закончится службой в подобной конторе... ну, не знаю, что бы я подумала. Мечталось совсем о другом. Я хотела стать секретаршей адвоката...

Слова растворились в очередном зевке, словно у Вив иссякли силы даже для горечи. Изящной бледной рукой без кольца она похлопала себя по губам.

Вив была лет на пять-шесть моложе Хелен, которой исполнилось тридцать два. Лицо ее потемнело, но еще сохраняло девичью яркость, густые каштановые волосы отливали в черноту. Сейчас, прижатые к теплой кирпичной стене, они собрались на затылке и выглядели бархатной подушкой.

Хелен завидовала волосам Вив. Ее собственные светлые волосы – ей казалось, бесцветные – имели непростительный недостаток: были абсолютно прямыми. Она делала перманент, отчего волосы пересушивались и становились ломкими. Последняя завивка была недавно, и сейчас, поворачивая голову, Хелен каждый раз чувствовала слабый душок химикалий.

Она раздумывала о желании Вив стать секретаршей адвоката.

– А я маленькой хотела стать конюхом, – сказала Хелен.

– Конюхом?

– Ну, ухаживать за лошадьми, за пони. В жизни не ездила верхом. Но что-то такое прочитала то ли в ежегоднике для девочек, то ли еще где. Бывало, скакала по улице и цокала языком. – Восторг припомнился так ярко, что захотелось вскочить и погарцевать на пожарной площадке. – Коня моего звали Флит. Он был очень быстрый и очень сильный. – Хелен затянулась сигаретой и, понизив голос, добавила: – Бог его знает, что сказал бы про это Фрейд.

Обе чуть покраснели и рассмеялись.

– Совсем маленькой я хотела стать сиделкой, – сказала Вив. – Но потом раздумала, увидев мать в больнице... А брат хотел быть волшебником. – Взгляд ее стал далеким, губы тронула улыбка. – Никогда не забуду. Из старой шторы мы с сестрой соорудили ему мантию. Выкрасили черным – конечно, не соображали, что делаем, дети же – получилось ужасно. Наврали, мол, это особый волшебный плащ. А потом на день рожденья отец подарил ему набор для фокусов. Наверное, дорогущий! Братец всегда получал, что хотел, вконец испорченный мальчишка. Только окажется в магазине, ему непременно что-нибудь нужно. Тетка говорила: «Отведите Дункана в лавку для рукоделья, и он начнет клянчить моток пряжи». – Вив прихлебнула чай и рассмеялась. – Нет, он был славный парнишка. Поверить себе не мог, когда папа преподнес ему тот набор. Часами сидел над руководством, пытался сделать фокусы, а потом – раз, и все забросил. Мы говорим: «В чем дело? Что, не понравилось?» А он отвечает, мол, нет, все нормально, только он думал, его научат делать настоящие чудеса, а тут всего-навсего фокусы. – Вив прикусила губу и покачала головой. – Всего-навсего фокусы! Бедняга. Ему было лет восемь.

Хелен улыбнулась:

– Наверное, здорово иметь кроху-братика. Мы с братом погодки и все время ссорились. Раз он хлопнул дверью, к ручке которой привязал мою косу. – Хелен потрогала голову. – Боль дикая. Я его чуть не убила! Наверное, убила бы, если б знала как. Тебе не кажется, что из детей вышли бы идеальные маленькие убийцы?

Вив кивнула, но слегка рассеянно. Затянулась сигаретой; пару минут они молчали.

«Ну вот, занавес опустился», – подумала Хелен. Она уже привыкла к этой манере Вив: чуть-чуть довериться, поделиться воспоминаниями и вдруг отпрянуть, словно выдала слишком много. Они работали вместе почти год, но все, что Хелен знала о семейной жизни Вив, собралось из кусочков и обрывков, которые та невзначай обронила. Скажем, Хелен знала, что Вив из очень простой семьи, мать давно умерла, и она жила в южном Лондоне с отцом, которому, вернувшись с работы, готовила ужин и стирала. Ни мужа, ни жениха у нее не имелось, что было странно для такой миловидной девушки. Она никогда не говорила, что на войне потеряла любимого, но в ней чувствовалось какое-то огорчение. Какая-то безрадостность. Близкий слой печали из мелкого пепла.

Однако самую большую загадку представлял ее брат, этот Дункан. С ним была связана какая-то странность то ли скандал – Хелен так и не разобралась. Он жил не дома, с отцом и сестрой, а с каким-то дядюшкой или вроде того. Вполне здоровый парень, он работал – как выведала Хелен – на какой-то чудной фабрике для калек и убогих. Вив всегда говорила о нем по-особому; например, часто называла «беднягой» – вот как минуту назад. Но порой, в зависимости от настроения, в тоне проскальзывало и легкое раздражение: «Уж он-то в порядке», «Да он понятия не имеет», «Уж точно, живет в своем мире». А потом опускался занавес.

Впрочем, подобные занавесы Хелен уважала, ибо и в собственной жизни имелась парочка-другая фактов, которые предпочтительнее хранить во мраке...

Она прихлебнула чай, раскрыла сумочку и достала вязанье. Привычка появилась в войну, когда Хелен вязала носки и шарфы для солдат; теперь посылки со всякими неказистыми блеклыми творениями каждый месяц шли в Красный Крест. Сейчас она трудилась над детским чепчиком. Вещица не по сезону, пряжа бэушная – вся в узелках, но рисунок забирал внимание. Хелен сноровисто двигала спицами и шепотом считала петли.

Вив открыла свою сумочку. Достала журнал и принялась листать.

– Хочешь свой гороскоп? – немного погодя спросила она. Хелен кивнула. – Ну, значит, вот. «Рыбы: сегодня ваша главная линия – осмотрительность. Посторонние могут не сочувствовать вашим планам». Это про того мужика из Харроу. А что для меня? «Дева: приготовьтесь к нежданным гостям». Звучит так, словно заведутся гниды. «Алый цвет принесет удачу». – Вив скорчила рожицу. – Ведь какая-то баба сидит в конторе и строчит, а? Мне бы такую работенку. – Она перевернула пару страниц и показала журнал. – Как тебе такой причесон?

Хелен считала петли.

– ...Шестнадцать, семнадцать... – Она взглянула на картинку. – Недурно. Только каждый раз уйма времени на укладку.

Вив снова зевнула:

– Чего-чего, а времени у меня навалом.

Еще пару минут они разглядывали моды, затем посмотрели на часы и вздохнули. Хелен сделала отметку на бумажке с трафаретом и свернула вязанье. Девушки натянули туфли, обмахнули юбки и перелезли через подоконник. Вив сполоснула чашки. Потом достала пудреницу, губную помаду и повернулась к зеркалу:

– Пожалуй, надо освежить боевую раскраску.

Хелен наскоро поправила лицо и медленно прошла в приемную. Подровняла стопку «Лилипута», убрала чашки и чайник. На столе Вив пролистала ежедневник. Мистер Саймз, мистер Блейк, мисс Тейлор, мисс Хип... Она уже знала всякие огорчительные причины, подтолкнувшие их к визиту: измены, предательства, изводящие подозрения, душевная омертвелость.

Мысль растревожила. Нет, какая все же мерзкая работа! С Вив переносить ее легче, но все равно ужасно торчать здесь, когда все для тебя важное, все настоящее и значимое находится где-то вне досягаемости...

Хелен прошла в свой кабинет и посмотрела на телефон. Сейчас звонить не стоило: Джулия терпеть не могла, когда ее отрывали от работы. Однако мысль прицепилась, пробежала легкая дрожь нетерпения, и прямо-таки возник зуд от желания снять трубку.

«Да хрен-то с ним», – подумала Хелен. Цапнула трубку и набрала свой номер.

Гудок, другой – раздался голос Джулии:

– Алло?

– Джулия, это я, – тихо сказала Хелен.

– Хелен! А я думала, опять мама. Она уже два раза звонила. Перед тем звонили с коммутатора – какие-то неполадки на линии. А до того в дверь звонил человек, который предлагал мясо!

– Какое мясо?

– Я не спросила. Наверное, кошачье.

– Бедняжка. Удалось что-нибудь написать?

– Так, чуточку.

– Кого-нибудь угрохала?

– Это уж как водится.

– Да ну? – Хелен удобнее перехватила трубку. – Кого? Миссис Раттиган?

– Нет. Миссис Раттиган получила отсрочку. Сиделку Малоун. Копьем в сердце.

– Копьем? В Гемпшире?

– Африканский трофей полковника.

– Ага! Будет знать. Сцена ужасная?

– Жуть.

– Море крови?

– Ведра. А как ты? Оглашаешь имена новобрачных?

Хелен зевнула.

– Не так чтоб очень.

Говорить было, в общем-то, не о чем. Просто хотелось услышать голос Джулии. Наступила шумная телефонная тишина, полная электрических потрескиваний и невнятной разноголосицы чужих разговоров. Джулия вновь заговорила, уже торопливее:

– Прости, Хелен, я не могу занимать телефон. Урсула обещала позвонить.

– Да? – Хелен вдруг напряглась. – Урсула Уоринг? Правда?

– Наверное, какая-нибудь мутотень насчет радиопередачи.

– Понятно. Ну что ж, ладно.

– Увидимся.

– Да, конечно. Пока, Джулия.

– Пока.

Шорох, и линия смолкла – Джулия отключилась. Мгновение Хелен прижимала к уху трубку, слушая слабый сигнал отбоя – все, что осталось от разорванного соединения.

Услышав, что из туалета возвращается Вив, она быстро и тихо опустила трубку на рычаг.

– Как Джулия? – надумала спросить Вив, когда в конце дня они вытряхивали пепельницы, наводя в конторе порядок. – Книгу закончила?

– Не совсем, – не поднимая глаз, ответила Хелен.

– На днях я видела ее последний роман. Как, бишь, он называется? «Мрачный взгляд...»

– «Яркий взгляд опасности», – поправила Хелен.

– Точно. «Яркий взгляд опасности». В субботу я заходила в магазин, увидела книжку и переставила ее на видное место. Какая-то женщина сразу начала листать.

– Тебе причитаются комиссионные, – улыбнулась Хелен. – Непременно сообщу Джулии.

– Не вздумай! – Вив смутилась. – У нее и так все благополучно, правда?

– Да. – Хелен натягивала пальто. Чуть помешкав, она добавила: – Знаешь, на этой неделе о ней писали в «Радио таймс». Книгу хотят инсценировать в серии «Детектив в кресле».

– Да ну? Что ж не сказала-то? «Радио таймс»! По дороге домой надо купить.

– Там всего лишь заметка, – сказала Хелен. – Правда, с маленькой симпатичной фотографией.

Против ожидания, событие ее не взбудоражило. Видимо, уже свыклась. А вот Вив, наверное, казалось невероятным иметь подругу, которая пишет книги и чей портрет публикуют журналы вроде «Радио таймс», где его увидит столько народу.

Выключив свет, они спустились по лестнице, и Хелен заперла дверь. Как обычно, недолго постояли перед витриной постижера, решая, какой парик они бы купили, если б вдруг приспичило, и потешаясь над остальными. Позевывая, вместе дошли до угла Оксфорд-стрит и распрощались, корча рожицы от мысли, что завтра надо снова приходить и целый день работать.

Глазея на витрины магазинов, Вив пошла медленным, почти прогулочным шагом, чтобы переждать, пока в метро схлынет толпа возвращающихся с работы. Обычно в долгую поездку домой в Стритем она отправлялась автобусом. Но сегодня вторник, а по вторникам она спускалась в метро и ехала в Уайт-Сити на чай с братом. Вив терпеть не могла метро: ненавидела давку, запахи, грязь, внезапные порывы теплого воздуха. У Марбл-Арч⁵ Вив не стала спускаться к платформе, а вошла в парк и зашагала по дорожке рядом с тротуаром. В лучах вечернего заходящего солнца парк выглядел прелестно: повсюду длинные холодноватые синие тени. Вив постояла у фонтанов, глядя на игру воды, и даже присела на скамейку.

Рядом, испустив радостный вздох облегчения, плюхнулась девушка с младенцем. Она была в платке военных времен, украшенном вылинявшими истребителями и танками. Ребеночек спал, и что-то ему снилось: личико шевелилось, бровки то хмурились, то удивленно взлетали, словно дите примеряло все выражения, какие понадобятся во взрослой жизни.

В конце концов Вив спустилась на станцию «Ланкастер-Гейт», откуда до Вуд-лейн было всего пять остановок. Дом мистера Манди располагался в десяти минутах ходьбы от метро, за ипподромом для собачьих бегов. Во время состязаний над улицами стоял невероятный, почти устрашающий вопль толпы: казалось, он гонится за тобой и накрывает, точно громадная невидимая волна. Сегодня ипподром был тих. Гуляла ребятня – трое мальчишек взгромоздились на старый велосипед и виляли по улице, вздымая пыль.

Калитка мистера Манди запиралась маленькой вычурной щеколдой, которая почему-то напоминала самого хозяина. Входную дверь украшали стеклянные филенки. Вив легонько постучала, и через мгновенье в прихожей возникла фигура. Хромая, она медленно приближалась. Вив надела улыбку, представив, как по другую сторону двери то же самое делает мистер Манди.

– Привет, Вивьен. Как дела, дорогуша?

– Здрасьте, мистер Манди. Все хорошо. Как вы?

Вив вошла в дом и вытерла ноги о коврик из кокосовой соломки.

– Грех жаловаться, – ответил мистер Манди.

В тесной прихожей каждый раз возникала неловкая толкотня, когда хозяин уступал гостье дорогу. Вив шагнула к стойке с зонтиками и стала расстегивать пальто. Минуту-другую глаза привыкали к сумраку.

– Брат дома? – щурясь, спросила Вив.

Мистер Манди запер дверь.

– Он в гостиной. Проходите, дорогуша.

Дункан уже услышал их голоса и крикнул:

– Это ты, Ви? Иди глянь на меня! Мне не встать!

– Он пригвожден, – улыбнулся мистер Манди.

– Ну иди же! – снова позвал Дункан.

Вив толкнула дверь гостиной и вошла. С книгой в руках Дункан плашмя лежал на каминном коврике, а на спине его устроилась полосатая кошечка мистера Манди. Выпуская и втягивая когти, она перебирала передними лапами, будто месила тесто, и исступленно мурлыкала. Увидев гостью, кошка сузила глаза и энергичнее заработала когтями.

– Как тебе? – засмеялся Дункан. – Мне делают массаж.

За спиной Вив чувствовала присутствие мистера Манди, который смотрел и посмеивался. Старческое хихиканье, легкое и сухое. Ничего не оставалось, как тоже посмеяться.

– Ты шалопай.

Дункан отжался на руках, словно делал гимнастику.

– Я ее тренирую.

– Зачем?

– В цирк готовлю.

– Она тебе рубашку порвет.

– Ерунда. Смотри.

Дункан еще приподнялся, и кошка заработала лапами как безумная. Дункан стал выпрямляться. Осторожно, чтобы кошка удержалась на спине или взобралась к плечам. И все время смеялся. Мистер Манди ободряюще крякал. Наконец кошке все это надоело, и она спрыгнула на пол. Дункан отряхнул брюки.

– Иногда она забирается на плечи и укладывается вокруг шеи, – сказал он. – Прям, как твой воротник, да, дядя Хорас?

Пальто Вив было с воротником из искусственного меха. Дункан подошел и потрогал его.

– Все же она порвала тебе рубашку, – сказала Вив.

Дункан изогнулся, пытаясь увидеть свою спину.

– Ладно, пустяки. Я не ты, мне красавчиком быть ни к чему. Правда, она у нас красавица, дядя Хорас? Красотка секретарша.

Обаятельно улыбнувшись, он дал себя обнять и чмокнуть в щеку. От его одежды исходил слабый душистый аромат свечной фабрики, но под ним угадывался мальчишечий запах; когда Вив обняла брата, его плечи показались до нелепого узкими и костлявыми. Она вспомнила рассказанную днем историю о наборе для фокусов и еще – как он забирался к ним с Памелой в постель и устраивался между ними. До сих пор помнилось ощущение его худеньких рук и ног, горячего лба с прилипшими темными шелковистыми волосами... На миг захотелось, чтобы все они снова оказались детьми. Просто невероятно, что все так обернулось.

Сняв пальто и шляпку, Вив села рядом с Дунканом. Мистер Манди ушел на кухню. Через минуту донеслось звяканье – готовил чай.

– Пожалуй, надо помочь, – сказала Вив.

Она говорила так всякий раз. Дункан по-всегдашнему ответил:

– Он предпочитает, чтоб ему не мешали. Сейчас запоет. Сегодня он прошел сеанс, ему чуть лучше. К тому же на мне мытье посуды. Расскажи, как ты.

Они обменялись маленькими новостями.

– Папа передает привет, – сказала Вив.

– Правда? – Дункана это не интересовало. Не усидев на месте, он возбужденно вскочил и что-то схватил с полки. – Ты только посмотри! – В руках у него был латунный сливочник с вмятиной на боку. – В воскресенье купил за три шиллинга шесть пенсов. Мужик запросил семь шиллингов, но я сбил цену. Думаю, это восемнадцатый век. Представь, Ви: леди пили чай и подливали из него сливки! Разумеется, он был посеребренный. Видишь, тут немного осталось? – Он показал следы серебра на спайке ручки. – Разве не прелесть? Три и шесть! Что маленько попорчено, ерунда. Всегда можно выправить.

Восхищенный Дункан вертел в руках сливочник. Посудина выглядела хламом. Каждый раз брат показывал какую-нибудь новую вещицу: битую чашку, щербатую глазурованную шкатулку, вытертую бархатную подушечку. Было невозможно избавиться от мыслей о губах, которые прикасались к фарфору, о грязных руках и сальных головах, что до лысин затерли подушки. Вив покрывалась мурашками от одного только дома мистера Манди: стариковское жилье, где комнатки загромождены большой темной мебелью, а стены кишат картинами. На каминной полке под стеклянными колпаками, засиженными мухами, восковые цветы и обломки кораллов. Газовые лампы с раздвоенным фитилем. Желтые выцветшие фотографии: мистер Манди – стройный юноша, а тут – мальчик с сестрой и матерью; мать в жестком черном платье выглядит королевой Викторией. Все мертво, мертво, мертво, но Дункан – живые темные глаза, чистый мальчишечий смех – чувствовал себя здесь как дома.

Вив взяла сумку:

– Я вам кое-что принесла. Банка ветчины.

– Ух ты! – В голосе Дункана слышалась ласковая насмешливость, с какой перед тем он произнес «красотка секретарша». Когда с чайным подносом прихромал мистер Манди, Дункан торжественно вскинул банку.

– Вот, дядя Хорас! Гляньте, что нам доставили!

На подносе уже лежала солонина. Вив принесла ее в прошлый раз.

– Ну ей-богу, теперь у нас пир горой, – сказал мистер Манди.

Раздвинули стол, расставили тарелки и чашки, пристроили томатные сэндвичи, латук и крекеры. Придвинули стулья, встряхнули салфетки и стали угощаться.

– Как поживает ваш батюшка, Вивьен? – учтиво справился мистер Манди. – А сестрица? Как дела у бутуза? – Он имел в виду Грэма, сынишку Памелы. – Этакий карапуз, не правда ли? Толстенький пончик. Совсем как детишки в мое время. Похоже, они вышли из моды.

Разговаривая, он вскрывал банку с ветчиной: крупные тупорылые пальцы крутили и крутили нож, обнажавший тонкую, похожую на рану полоску розового мяса. Вив заметила, как Дункан смотрел на банку, а потом сморгнул и отвернулся. С показной веселостью он спросил:

– А что, на детей мода как на платья?

– Я вам вот что скажу. – Мистер Манди вытряхнул ветчину и соскребал желе. – Чего у нас не было, так это детских колясок. Случись где увидеть, вот уж была диковина. Это был шик. Моих кузин возили в угольной тележке. И ребятишки раньше начинали ходить. В мое время дети зарабатывали себе на жизнь.

– Велосипед вам никогда не устраивали, дядя Хорас? – спросил Дункан.

– Велосипед? – заморгал мистер Манди.

– Никакой детина не поджигал бумажку в пальцах, чтобы вы шибче перебирали ногами?

– Да ну тебя!

Все рассмеялись. Пустую банку отставили в сторону. Мистер Манди достал платок, коротко и трубно высморкался, затем встряхнул, укладывая в старые складки, и аккуратно спрятал в карман. Перед тем как отправить в рот сэндвич и лист салата, он разрезал их на крохотные кусочки. Когда Вив оставила поднятой крышку горчичницы, он ее прихлопнул. Однако по окончании трапезы сгреб в руку остатки мяса с желе и скормил кошке, позволив ей вылизать ладонь от костяшек до ногтей.

Кошка все прикончила и замяукала, прося еще. Мяуканье было тонкое, писклявое.

– Прям как булавки втыкает, – сказал Дункан.

– Какие булавки?

– Ощущение, что меня насквозь прокалывают.

Мистер Манди не понял. Потрепал кошку по голове.

– Ой, смотри, раздерет она тебя, когда терпение кончится. Правда, Киса?

На десерт был кекс; едва с ним справились, мистер Манди и Дункан встали, чтобы убрать со стола. Вив сидела скованно, наблюдая, как они носят посуду; вскоре оба скрылись в кухне, оставив ее одну. Тяжелые двери звуков не пропускали; в комнате было тихо и невероятно душно, шипели газовые лампы, в углу размеренно тикали высокие напольные часы. Они шли натужно, словно их внутренности закостенели, как суставы мистера Манди, либо их тоже угнетала старомодная атмосфера дома. Вив сверила большие часы с наручными. Без двадцати восемь... Как медленно здесь тянется время. Совсем как на службе. Вот ведь несправедливость! А когда не нужно – летит без оглядки.

Нынче все же появилось развлечение. Мистер Манди уселся в кресло у камина, что всегда делал после ужина, а Дункан попросил, чтобы Вив его подстригла. Они ушли в кухню. Дункан расстелил на полу газету, в центре поставил стул. Налил в миску теплой воды, за воротник рубашки заткнул полотенце.

Вив окунула в воду расческу, смочила брату волосы и начала стричь. Ножницы были старые, портняжные; бог ведает, зачем они сдались мистеру Манди. Возможно, он сам себя обшивал, с него станет. Под ногами хрустела газета.

– Не слишком коротко, – попросил Дункан, прислушиваясь к щелканью ножниц.

Вив повернула его голову:

– Сиди спокойно.

– В прошлый раз ты обкорнала.

– Стригу как умею. Может, ты не знаешь, но существует такая вещь, как парикмахерская.

– Не люблю парикмахерских. Всегда кажется, что из меня нарубят начинку для пирога.⁶

– Не дури. На кой ты им.

– Думаешь, из меня выйдет невкусный пирог?

– В тебе мало мяса.

– На сэндвич-то сгожусь. Или меня можно закатать в банку. А потом... – Дункан повернулся и озорно стрельнул глазом.

Вив снова выпрямила ему голову:

– Криво же получится.

– Пускай, любоваться некому. Разве что Лену с фабрики. У меня обожателей нет. Я не ты...

– Заткнись, а?

Дункан рассмеялся.

– Дядя Хорас не слышит. Да ему все равно. Его это не тревожит.

Вив перестала стричь и уперла концы ножниц брату в плечо.

– Ты не проболтался, Дункан?

– Нет, конечно.

– Не вздумай!

– Зуб даю. – Дункан лизнул палец, чиркнул себя по груди и с улыбкой воззрился на сестру.

Вив не улыбалась.

– Этим не шутят.

– Раз этим не шутят, почему ты это делаешь?

– Если папа узнает...

– Вечно ты думаешь о папе.

– Кто-то должен о нем думать.

– У тебя своя жизнь, разве нет?

– Думаешь? Порой я сомневаюсь.

Вив стригла молча – не успокоившись, не выговорившись; ей даже хотелось, чтобы брат и дальше ее поддразнивал, ибо кроме него поделиться было не с кем, он – единственный, кому она рассказала... Но момент был упущен; Дункан отвлекся – наклонив голову, разглядывал влажные темные прядки на газете под стулом. Они падали завитками, но, высыхая, разваливались на пушистые волоски. Дункан поморщился.

– Вот ведь странно, – сказал он. – На голове волосы смотрятся так красиво, но становятся мерзкими, едва их отрежут. Ты должна взять локон, Ви, и носить в медальоне. Вот как поступила бы примерная сестра.

Вив опять выпрямила его голову, уже не так ласково.

– Сейчас устрою тебе примерную сестру, если не угомонишься.

Дункан дурашливо заныл:

– Ой, мне устроили примерную сестру!

Оба рассмеялись. Стрижка закончилась, Дункан отодвинул стул и открыл дверь черного хода. Вив достала сигареты; они вдвоем сидели на крыльце, глазели на улицу, курили и болтали. Дункан рассказал о визите к мистеру Леонарду, об автобусных пересадках и всяких маленьких приключениях... Небо походило на воду, в которую вылили чернила: расползалась темнота, одна за другой появлялись звезды. Почти новая луна красовалась стройным идеальным полумесяцем. Пришла кошка, позаплеталась вокруг ног, а затем повалилась навзничь и стала кататься, вновь придя в исступленный восторг.

Из гостиной выбрался мистер Манди – наверное, через окно услышал смех и решил посмотреть, чем они заняты.

– Ну вот! – сказал он, взглянув на голову Дункана. – Все лучше, чем после стрижки у мистера Суита.

Дункан поднялся и стал прибирать в кухне. Состриженные волосы завернул в газету.

– Мистер Суит любил прищипнуть ножницами, просто для забавы. – Дункан потер шею. – Говорят, он кому-то ухо отстриг.

– Болтовня, – умиротворенно возразил мистер Манди. – Тюремная байка и больше ничего.

– Говорю что слышал.

Пару минут они препирались; Вив показалось, что это делается нарочно – оба выставляются, потому что она здесь. Ну зачем мистер Манди притащился?! Даже на минуту не оставит Дункана. Так было хорошо сидеть на крылечке и смотреть на темнеющее небо. Но вся эта пустопорожняя болтовня о тюрьме нестерпима, аж зубы сводит. Нежное чувство близости с братом, которое жило еще мгновенье назад, сникало. Вспомнился отец. Вив поймала себя на том, что мысли обретают его голос. Дункан легко шастал по кухне, а Вив смотрела на его опрятную темную голову, тонкую шею, по-девичьи миловидное лицо и с горечью говорила себе: «Заставил нас через такое пройти, а ему хоть бы хны!»

Она ушла в гостиную и в одиночестве докурила сигарету.

Без толку ломать над этим голову. Только вся изведешься, как извелся отец. Других забот хватает. Дункан заварил еще чаю, послушали радиопередачу, и в четверть десятого Вив стала собираться. Каждый раз она уходила в одно и то же время. Дункан и мистер Манди стояли в дверях, как старая супружеская пара.

– Может, брату проводить вас до станции? – неизменно спрашивал мистер Манди, а Дункан, не давая ответить, бесцеремонно встревал:

– Сама дойдет. Правда, Вив?

Но сегодня он поцеловал ее в ответ, словно догадавшись, что она раздражена.

– Спасибо за стрижку, – тихо сказал Дункан. – И за ветчину. Я просто тебя дразнил.

Вив дважды обернулась – они всё смотрели ей вслед; когда она оглянулась в третий раз, дверь была закрыта. Вив представила, как мистер Манди держится за плечо Дункана и они бредут в гостиную; Дункан садится в одно кресло, мистер Манди – в другое. Вив снова кожей ощутила душную, точно фланелевую, атмосферу дома и прибавила шагу, внезапно наполнившись радостным возбуждением от прохлады вечернего воздуха и четкого стука по тротуару своих каблуков.

Однако быстрая ходьба привела на станцию слишком рано. Прибывали и уходили поезда; Вив стояла в резком мертвенном свете билетного зала, отчего возникло мерзкое ощущение уязвимости. Какой-то парень пытался поймать ее взгляд. «Эй, красотка», – беспрестанно повторял он. Напевая, прохаживался рядом. Чтобы он отвязался, Вив прошла к книжному киоску; лишь разглядывая стойку с журналами, она вспомнила про «Радио таймс», о котором днем говорила Хелен. Вив взяла номер и почти сразу увидела заголовок:

Небольшая заметка отзывалась о романе в восторженных тонах. Над текстом была фотография Джулии: голова наклонена, взгляд долу, щека покоится на сложенных ладонях.

Вив разглядывала фото с легкой неприязнью: их единственная встреча у входа в бюро симпатии к Джулии не вызвала. Та показалась заумной и, когда Хелен их познакомила, пожала Вив руку, но не сказала: «Как поживаете?», или «Очень приятно», или что-нибудь в этом духе, а только мимоходом спросила, будто они давно знакомы: «Удачный денек? Переженили кучу народу?» Вив ответила: «Скорее уж одурачили», на что Джулия рассмеялась как собственной шутке и бросила: «Это уж точно...» С виду вся такая культурная, она изъяснялась на сленге: «на кой вас грузить», «полный отпад». И чего Хелен, такая милая, в ней нашла? Ладно, это их дело. Была нужда гадать.

Вив вернула журнал в стойку и отошла от киоска. Певун исчез. Часы показывали без двух минут половину одиннадцатого. Вив пересекла билетный зал, направляясь не к платформам, а к выходу. Вглядываясь в улицу, она встала у колонны и плотнее запахнула пальто – от долгого стояния было зябко.

Чуть погодя к бровке подкатила машина, проехав чуть вперед – подальше от яркого станционного света. Пригнувшись к рулю, водитель беспокойно рыскал взглядом по тротуару. При виде его красивого и чуть растерянного лица возникло чувство, какое перед тем вызвал Дункан: смесь любви и раздражения. Однако вместе с ним вновь и еще острее вспыхнуло пьянящее возбуждение. Вив глянула по сторонам и почти бегом направилась к машине. Перегнувшись через сиденье, Реджи открыл ей дверцу; Вив села рядом, он коснулся ее лица и поцеловал.

Кей шла по Лавендер-Хилл. Она ходила весь день и весь вечер. Сделала огромный круг: от Уондсвортского моста до Кенсингтона, дальше в Чизуик, потом через реку в Мортлейк и Патни, а теперь обратно к дому мистера Леонарда – осталось две-три улицы. Чуть раньше она поравнялась и заговорила со светловолосой девушкой. Не особо привлекательной.

– Диву даюсь, как вам удается так быстро идти на высоких каблуках, – сказала Кей.

– Привычка, – беспечно ответила девушка. – Ничего такого. И вы бы сумели.

Она смотрела перед собой, не поворачиваясь к Кей. Спешит на свидание, сказала девушка.

– Говорят, хорошее упражнение для ног, – не отставала Кей. – Вроде верховой езды. Улучшает форму.

– Точно не скажу.

– Ваш дружок, наверное, сказал бы.

– Надо будет спросить.

– Странно, что еще не сказал.

Девушка рассмеялась:

– Что-то все вас удивляет, а?

– Просто, глядя на вас, иначе не подумаешь.

– Да ну?

На секунду девушка встретилась с Кей взглядом; нахмурилась, не понимая, совсем не понимая...

– Вон мой дружок! – Она помахала девушке на другой стороне улицы. Свернула к бордюру, глянула по сторонам и перебежала через мостовую. Светлые подошвы туфель на высоких каблуках мелькали, точно лапы скачущего кролика.

Девушка не сказала ни «до свиданья», ни «пока», вообще ничего; не оглянулась. Она уже забыла про Кей. Подхватила приятельницу под руку; они свернули за угол и скрылись.