"В.Травинский, М.Фортус. Поединок с гестапо " - читать интересную книгу автора

усадили Васю. "Нельзя стонать, потерпи, сынок", - сказала Эмилия. Порик в
ответ дважды открыл и закрыл глаза.
Было совсем рано, часов шесть утра. Рабочий день в больнице города
Фукьер-ле-Лен еще не начался. Санитарки, медсестры, врачи сидели по домам.
Дежурил сам главный хирург больницы, Андре Люже.
Жил Люже тихо: к 10 утра в больницу, в 5 - домой. Почти ни с кем не
дружил. Редко принимал гостей. Всегда чурался политики. Раз-два в году в
малотиражных архиспециальных медицинских журналах появлялись короткие статьи
Андре Люже.
Учтя подобные качества врача, немцы поручили Люже работу, что поручали
немногим: осмотр прибывающих советских военнопленных. Большей ошибки они
совершить не могли: истинный врач не способен поддерживать систему, в
массовом масштабе уродующую и калечащую людские тела. Однажды Люже на час
задержался в больнице, вызвал в кабинет старшую сестру, сын которой был
угнан в Германию, и долго наедине проверял с ней штатное расписание младшего
медперсонала. А еще через неделю больница Фукьер-ле-Лен начала принимать
раненых из маки.
К шести утра операционный стол в Фукьер-ле-Лене был готов. Доктор Люже,
старший фельдшер Рене Мюзен, рентгенолог Луи Вернэ и две патриотки -
хирургические сестры-монахини- присели перед операцией. Они знали, на что
идут: они могли не спасти ни Порика, ни себя. Пятеро патриотов, спасая чужую
жизнь, рисковали своей.
Порик не выдержал бы наркоза, его оперировали с местным обезболиванием.
Немолодая женщина в большом рогатом белом чепце время от времени склонялась
к нему, стирая салфеткой пот с Васиного лба. В тишине он, сквозь забытье,
слышал только короткие фразы Люже с непонятными французскими словами. Потом
резкая боль пронзила плечо, он дернулся, сжал зубы, замычал мучительно.
Женщина в чепце нагнулась опять: "Потерпи, дружок, это только начало". Это
было последнее, что Вася запомнил.
К восьми утра, когда во двор больницы вкатила юркая гестаповская
легковушка, Люже уже совершал обход больных. Он выслушал извинения вежливого
немецкого офицера: "Мы вас знаем, мы вам верим, но приказ..." - и
безбоязненно распахнул двери палаты. Неслышно ступая, пожилая монахиня несла
за ними список больных. В это время "Русского из Дрокура", еще не пришедшего
в себя, уже укладывали на кровать Оффров, далеко от Фукьер-ле-Лена. Сильва
крепко, по-мужски, тряхнула руку Гастона, и шофер, облегченно вздохнув, с
места дал полный газ.
...Кормили его, как он говорил, "на убой": подполье установило для
Порика специальный паек.
Приходили друзья, часто бывала Галя. Он стал героем, его поздравляли,
им восхищались, его расспрашивали и ужасались. Оффрам он подробно рассказал
все, с другими был скуп: бередить воспоминания не хотелось. Странная вещь
произошла с ним: на третий день после операции он проснулся ночью, и в
тишине ему показалось, что он в Сен-Никезе. Вася громко позвал: "Гастон!" -
заспанный Гастон сел к нему на кровать и битый час придерживал его руки,
плечи, голову: Порика била крупная дрожь. Порик испугался. Да, пройдя псе и
вся, он наконец испугался - тут, в теплой постели, рядом с Гастоном он с
ужасом, глубоким, почти припадочным ужасом, вспоминал ночь Сен-Никеза. Он
отыскивал под одеялом гвоздь, высокий охранник нагибался к нему - и он
боялся, теперь он боялся, что охранник увидит гвоздь или он не попадет