"Уильям Тревор. В школе хороший день" - читать интересную книгу автора

- Воплощение невинности, - проговорил он. - Просто воплощение
невинности, Элеонор. "Добрый вечер, мисс Фарроу", - сказал я, а она
повернула чуть-чуть головку и сказала, чтобы я называл ее просто Миа.
Элеонор кивнула. Мать не отрывалась от "Дэйли Экспресс", водя глазами
по строчкам и изредка шевеля губами. Лиз Джонс, хотелось сказать Элеонор.
Вы не могли бы пожаловаться в школу на Лиз Джонс? Ей хотелось рассказать
им о моде, которая появилась у них во второй ступени, о мисс Уайтхед и о
том, что все боятся Лиз Джонс. Она представила, как произносит эти слова,
и как они несутся через кухонный стол к отцу, все еще одетому в форму
швейцара, и к матери, которая не сразу их услышит. Отец смутится, а сама
она покраснеет от стыда.
Потом он отвернется - как в тот раз, когда ей пришлось просить денег на
гигиенические принадлежности.
- Прекрасные маленькие ручки, - сказал он, - как у ребенка, Элеонор.
Просто кукольные. Она дотронулась до меня пальчиками.
- Кто? - Мать неожиданно встрепенулась и подняла глаза от газеты. - А?
- Миа Фарроу, - ответил отец. - Она была вчера в "Дэйзи". Красотка.
Такое красивенькое личико.
- Ах, эта, из Пэйтона, - сказала мать, и отец утвердительно кивнул.
Мать носила очки в тяжелой украшенной камнями оправе. Камни были
простыми стекляшками, но сверкали, особенно на солнце, точно так же, как,
по представлению Элеонор, должны сверкать бриллианты. Мать постоянно
курила, а волосы красила в черный цвет. Она была очень худой, кости у нее
торчали в суставах так, что, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую
анемичную кожу. По мнению Элеонор, она была несчастлива, а однажды ей
приснилось, что мать превратилась в толстушку, и что замужем она не за ее
отцом, а за хозяином овощной лавки.
Мать всегда выходила завтракать в ночной рубашке с наброшенным поверх
выцветшим халатом, белые, как бумага, колени торчали наружу, а на ногах
болтались стоптанные шлепанцы. После завтрака, Элеонор знала, она вернется
с отцом в постель, уступая ему, как уступала всю жизнь и во всем. Во время
школьных каникул, по субботам и воскресеньям, когда Элеонор оставалась
дома, мать так же уступала ему, и из спальни тогда доносились точно те же
звуки, которые он издавал когда-то на ринге. Жеребец - такое у него в то
время было прозвище.
Мать была тенью. Элеонор часто думала, что выйди мать замуж за хозяина
овощной лавки или за любого другого мужчину кроме того, которого она
когда-то выбрала, все было бы иначе: было бы много детей, была бы
нормальной приличной женщиной с приличным количеством мяса на костях -
женщиной, а не тенью. То, кем она была сейчас, невозможно было
воспринимать всерьез. Она сидела в кухне в ночной сорочке, ожидая, пока
человек, чьей женой она оказалась, не встанет и не направится в спальню, -
чтобы послушно последовать за ним. Потом, пока он будет отсыпаться, она
наведет порядок в кухне и вымоет посуду. Она пойдет за продуктами в
супермаркет "Экспресс Дэйри", и будет рассыпать сигаретный пепел на
железные банки с супом или горохом, или на пакеты с нарезанным беконом, а
в половине двенадцатого сядет за стойку полуподвального бара на углу улицы
Нортхамберленд и выпьет там один или два стакана разбавленного джина.
- Послушайте, - сказала мать своим скрипучим голосом. Потом прочитала
вслух заметку о пятидесятипятилетней женщине, мисс Маргарэт Сагден,