"Юрий Трифонов. Голубиная гибель" - читать интересную книгу автора

там, писала редко. Сергей Иванович, несмотря на года - седьмой десяток на
половине, - трудился на той же фабрике, где полжизни отработал, теперь,
правда, не мастером в кроватном цехе, а кладовщиком в инструментальной
кладовке. А Клавдия Никифоровна хозяйство вела. Хотя какое в Москве
хозяйство? В "Гастроном", да в молочную, да сапожнику обувь снести.
Клавдия Никифоровна и пригрела нечаянного голубя: начала подкармливать
мимоходом, а потом и привыкла. Ядрицу для него покупала, булку крошила,
обязательно белую: от черной голубь клюв воротил. Сергей Иванович шутил:
что, мать, забаву нашла? Скоро, спрашивал, на крышу полезешь - свистеть в
два пальца и тряпкой махать?
Шутил-шутил, а приходя с работы, стал, между прочим, интересоваться:
- Ну, как наш иждивенец? Прилетал нынче?
Голубь прилетал ежедневно и вскоре совсем освоился на седьмом этаже и
даже голубку привел, белую, как молочный кипень, с черными глазками в
аккуратных янтарных оболочках. Когда потеплело и можно было открыть окно,
Сергей Иванович смастерил - так, скуки ради, чтоб руки занять, -
деревянный ящик с круглым очком и выставил на карниз:
- Вот вам, уважаемые, квартира от Моссовета. И безо всякой очереди.
В квартире этой скоро запищал птенец, беленький, в мамашу, очень
прожорливый и ленивый. Через месяц он стал размером со взрослого голубя,
но все еще не умел ворковать и летал, как курица.
Особенно полюбились голуби соседской Маришке, девочке лет девяти,
которая по болезни неделями не ходила в школу и слонялась, скучая, по
большой, безлюдной в дневные часы квартире, не зная, чем заняться. Клавдия
Никифоровна жалела эту Маришку - бледненькую, на тонких мушиных ножках, -
всегда зазывала ее к себе, и та сидела у окна, грызла морковку и смотрела
на голубей. А родители Маришкины были люди занятые, пропадали на работе до
вечера: Борис Евгеньевич работал библиотекарем в самой главной библиотеке,
а Агния Николаевна учила в школе, в старших классах. И была еще у них
бабушка, Софья Леопольдовна, старушка лет под восемьдесят, совсем почти
глухая, но еще крепкая, на ногах - на всех готовила и в магазины ходила.
Весна между тем забирала круче.
Расталкивая облака, гуляло над городом влажное синее небо. В овощном
магазине, где всю зиму торговали консервами и черной картошкой, появился
парниковый лук. По утрам мимо окна проносились стремительные, пугавшие
Клавдию Никифоровну серые тени, внизу ухало, наверху гремело железо:
рабочие сбрасывали снег с крыши.
Несколько теплых апрельских дней дотла сожгли хоронившийся кое-где
снег, залили Москву мутной быстрой водой, но солнце высушило эту сырость
очень скоро, и к маю тротуары были сухи. В мае на балконе седьмого этажа
появился мальчик в бордовом свитере и в зеленых брюках от лыжного костюма.
Мальчик готовил на балконе уроки. Он сидел на стуле, положив одну толстую
ногу на другую, и, жмурясь от солнца, что-то зубрил и царапал карандашом в
тетрадке. Но чаще он держал карандаш во рту, делая вид, что курит трубку,
или же строгал карандаш ножичком, а заодно подравнивал ножичком стул.
Время от времени из двери высовывалась рука и протягивала мальчику
бутерброд или яблоко. Съев яблоко, мальчик метал огрызок в балкон
четвертого этажа, целясь в алюминиевое ведро, стоявшее там, и, если
выстрел бывал удачным, ведро отзывалось гулким колокольным звуком. Иногда
он просто кидал огрызок вниз, наобум, и, подождав немного, выглядывал