"Юрий Трифонов. Студенты" - читать интересную книгу автора

которую он выпил за ужином у Сергея, или от сладкого чая, или от этого
родного московского вечера, плывущего над городом в облаке тепла, в зареве
уличных светов и в шуме человеческих голосов, смеха, сухого шороха ног по
асфальту, музыки из распахнутых окон?
Вчерашний старший сержант Вадим Белов пьян главным образом от счастья.
Он счастлив оттого, что вернулся в родной город, к своим старым и еще
неизвестным друзьям и к новой жизни. К той мирной и трудовой жизни, о
которой он мечтал на войне, ради которой он вынес столько лишений, одолел
так много трудностей и прошел в кирзовых сапогах полсвета.
Здравствуй, новая жизнь, которая начинается завтра!



2


И Вадим Белов, так же как и Сергей Палавин, работал теперь за отцовским
письменным столом. Осенью, в холодные дни, в дождь, он надевал кожаное
отцовское пальто с широким поясом и такими глубокими карманами, что руки в
них можно было засунуть чуть ли не по локоть. Это было старое, но очень
крепкое пальто: отец купил его еще на Дальнем Востоке.
Над письменным столом висит фотография отца в этом пальто - он без
шапки, седоватые волосы вьются буйно и молодо над широким лбом, а глаза
чуть прищурены, улыбаются насмешливо и проницательно, все видя, все
понимая... Глаза у отца были темно-синие, а на фотографии они совсем
черные, южные, очень живые.
Старые знакомые часто говорят матери:
- Дима стал очень похож на отца. Вылитый Петр Андреевич!
Вадиму приятно это слышать - ему хочется быть похожим на отца. А Вера
Фаддеевна, улыбаясь грустно и сдержанно, отвечает:
- Да, много общего... есть...
Отец погиб в начале войны, в декабре сорок первого года. Это была его
третья война, хотя профессия у отца была самая мирная - учитель. Последние
пятнадцать лет он работал директором школы. Когда отец вместе с другими
ополченцами уезжал на фронт - это было в июле, на Белорусском вокзале, -
провожать его пришло много учителей и школьной молодежи. Все они стояли
вокруг отца шумной, тесной толпой, говорили, перебивая друг друга, теплые
прощальные слова, а завуч отцовской школы Никитина, седенькая старушка в
очках, даже всплакнула, и отец утешал ее и обнимал за плечи.
Сам он был спокоен, говорил шутливо:
- Я же с немцами третий раз встречаюсь. Третий раз не страшно...
Вадиму непривычно и странно было видеть отца в тяжелых солдатских
сапогах, со скаткой шинели на плече, в пилотке. И пахло от него незнакомо:
грубым сукном, кожей, табаком - он снова начал курить. Вадиму казалось,
что отец весь как-то неуловимо и сурово изменился, и хотя они стоят рядом,
держась за руки, но отец уже очень далек от него, уже не принадлежит ни
ему, ни матери, ни этим многочисленным добрым друзьям. Тот широколицый,
рябой паренек в гимнастерке, туго заправленной за пояс, с двумя кубиками
на петлицах, который пробежал, хрипло покрикивая: "По вагонам, по вагонам,
товарищи!", был теперь во сто раз ближе к отцу, чем все они, вместе