"Эльза Триоле. Луна-парк" - читать интересную книгу автора

Но я буду в Париже в следующее воскресенье. Мне необходимо Вас видеть.
Где и когда Вам будет угодно.
Искренне Ваш
Том.
Жюстен в сердцах отодвинулся от стола вместе с креслом. Внезапно он
почувствовал себя братом всех этих мужчин, которыми играла Бланш. Кстати,
письмо Тома напомнило ему о виски, стакан виски перед завтраком не помешает.
Он отправился на кухню. Эти несколько писем Тома были как бы "дайджест"
романа Раймона: встреча, любовь с первого взгляда, разлука; вторая встреча,
любовь, переходящая в экстаз; глухой стук ножа гильотины. Конец. На сей раз
Бланш оказалась более крутой, более проворной, а главное, у нее хватило
такта не связываться с этим своим "корреспондентом". С романтиком, с
провинциалом. Из тех, что едут в Париж не обязательно Растиньяками, и,
освободившись от груза провинциализма, они перестают подражать парижанам,
просто уже "существуют" в этом качестве и вносят в парижскую почву свой
родной чернозем. Должно быть, Бланш встретила его у каких-нибудь своих
друзей во время поездки в Страсбург, куда она ездила с неизвестной целью,
ну, скажем, повидаться с этими своими друзьями. Том попался ей на пути.
Значит, в Страсбурге занимались научными открытиями? Возможно, ведь там
имеется университет, профессора... Том вполне мог принадлежать к плеяде тех
героев, что умирают от еще не известных болезней и сами остаются еще более
неизвестными, чем солдат под Триумфальной аркой. Из плеяды тех, что носят
люстриновые нарукавники, как выражается Шарль Дро-Пандер - "управляющий
"Луна-парком" Бланш, и умирают без барабанного боя и трубного гласа, без
цветов и венков, как и положено безвестным труженикам науки. Жюстен
почувствовал горячую симпатию к этому Тому, который прекрасно видел все,
знал, что Бланш очень скоро бросит его в захолустьи. Но, возможно, он в ней
ошибался?
Держа в руке стакан виски, Жюстен вернулся в библиотеку, не спеша
раскурил трубку... В сущности, все эти "человеческие документы" не
выдерживают сравнения с хорошим; по-настоящему написанным романом. Чтобы
вдохнуть в них жизнь, требуется искусство. Жюстен Мерлэн погрузился в
размышления об искусстве. В один прекрасный день, когда он перестанет делать
фильмы, он напишет о том, как их делают. Как их делали в его время. Теперь
вот появилась синерама. Как-то искусство приспособится к синераме, как-то
оно приспособит синераму к себе, что сумеет из нее извлечь? Это, конечно,
вопрос не завтрашнего дня, но Жюстен уже жалел о старом орудии своего труда,
которым пользовался так долго и которое рано или поздно будет сдано в архив.
На его искусство катится ход прогресса, как неизбежный рок. В сущности
никакой разницы между кинематографией и авиацией нет: нельзя делать фильмы и
отставать от прогресса. Какое счастье быть писателем, иметь дело с одним
только языком - с каким ты родился на свет Божий; вместе с ним ты растешь и
естественным образом меняешься на протяжении всей жизни. Писателю никто не
навязывает вдруг и без предупреждения цвет, широкий экран, стереоскопические
съемки... Жюстен произнес про себя "стереоскопические съемки", и его
охватило жгучее нетерпение, он вскочил и зашагал по комнате... Все-таки
интересно было бы попробовать!
Жюстен вышел в сад, потом на дорогу в поле... "Писателя и слово ничто
не разделяет, - думал он, - пишет ли он гусиным пером, стучит ли на машинке,
диктует ли в диктофон. Способы передачи его мысли никакого значения не