"Фредерик Тристан. Героические злоключения Бальтазара Кобера " - читать интересную книгу автора

когда наше трио поднималось по ступеням этой лестницы, они стучали зубами.
Кто-то, похожий на судебного секретаря, провел их, опустив нос, длинными и
темными коридорами, которые освещались факелами, оставлявшими в густой
черной тени бесчисленное множество закоулков, где воображение мальчика
помещало страшных зверей. Тем более, что, как рассказывали, несколько лет
тому назад на дворец сделали набег волки, и, возможно, несколько из них
решили остаться здесь навсегда.
В полвосьмого высокая дубовая дверь отворилась и наших троих визитеров
провели в личный кабинет ректора. Это была большая милость. Бальтазар
представлял себе, что они войдут в некое подобие тронного зала, где будет
восседать владыка, окруженный пестро разодетыми придворными. Помещение, в
котором они оказались, больше напоминало будуар. Единственная лампа слабо
освещала стол, за которым угадывалась размытая тень: в эту раннюю пору
Дитрих Франкенберг заканчивал просматривать вчерашние счета.
Когда глаза привыкли к полутьме, гости увидели три табурета, на которые
и сели, в то время как ректор смотрел на новоприбывших из-за своих очков, и,
казалось, его глаза, в которых танцевал огонек лампы, проникали своим
взглядом сквозь завесу тьмы. Лицо у него было худое, желтое, как пергамент,
похожее на лицо трупа, но пронзительный взгляд черных блестящих очей
свидетельствовал, что здоровье у этого Иеронима отличное.
Он отложил перо и спросил, обращаясь к Якобу:
- Это тот самый мальчик, о котором вы хлопотали?
- Да, ваша милость.
- А это его отец, доктор Иоганн Сигизмунд Кобер из Баутцена?
- Он самый, ваша милость.
Ректор поднял глаза к небу:
- Начну мои рассуждения издалека и воздам Создателю моему
справедливость". Иов, глава тридцать шестая, стих третий. И если ты,
мальчик, чувствуешь в себе призвание научиться таким рассуждениям, научись
сначала терпеть невзгоды...
Бальтазар в точности не понял, что ему говорила тень, но почувствовал,
что это было необходимое, почти ритуальное предисловие к великим решениям,
которые должны были последовать.
Ректор продолжал:
- Дорогой Якоб Фюрстенау, надо, чтобы дети, одаренные понятливостью,
укреплялись в истинах нашей святой религии. Слишком часто мы наблюдаем, как
разглагольствуют в миру, склонном поощрять глупость, люди, мало сведущие в
богословии. Вот почему я решил собрать наших будущих учителей в отдельной
семинарии, где с самого юного возраста они станут усваивать истины нашей
веры. Не знаю, способен ли ваш протеже подняться на уровень этой элиты, но,
чтобы сделать вам приятность, мой дорогой Якоб Фюрстенау, я готов зачислить
его на средства университета в этот особый класс сроком на один год.
Дальше - посмотрим.
Иоганн Сигизмунд бросился на колени, бормоча:
- Ваше высокопреосвященство... Ваше высокопреосвященство...
Казалось, ректор был раздосадован этой раболепной признательностью.
Тогда заговорил Якоб. Он поблагодарил его высокопреосвященство за милость,
оказанную Бальтазару, который не имел ни малейшего представления о том,
какая суть была спрятана под этими замечательными речами, - так и случилось,
что его направили на путь богословия, а следовательно, религии, хотя сам он