"Андрей Троицкий. Бумер-2: Клетка для кота" - читать интересную книгу автора

не присевшая с утра, разрумянилась.
- Дядь Миш, - она положила руку на плечо Шубина, голос ее сделался
мягким и нежным, как китайский шелк. - Нужно кафе продавать.
Ну вот, опять завела свою пластинку...


* * *

Все это началось месяца три назад, когда в "Ветерок" зашел какой-то
сомнительный посетитель, одетый, как бродяга. На дворе была ранняя весна,
еще стояли холода, а на парне - поношенная курточка на рыбьем меху, под ней
куцый пиджак и грязноватая майка. На ногах - дешевые стоптанные ботинки.
Коротко стриженную голову покрывает кепка шестиклинка, в руке - старушечья
нейлоновая сумка.
- Слышь, здесь нищим не подают, - сказал Шубин: если кормить всех
придорожных бродяг, сам быстро по миру пойдешь.
- Я не побираюсь...
Молодой человек пробил в кассе мясной бульон и два картофельных
гарнира. Уселся за дальним столиком у окна, умял свои порции и глотнул из
горлышка бутылки, которую принес с собой. Немного осмелев, парень снова
подошел к кассе и, узнав у Дашки, что та будет после обеда, потому что
работает во вторую смену, взял компот из сухофруктов и вернулся за свой
столик. Он терпеливо прождал три часа, а когда Дашка освободилась, усадил ее
напротив себя, долго что-то рассказывал, такого страху нагнал, что девчонка
побледнела, а руки у нее затряслись. Помявшись, парень передал ей письмо, не
в запечатанном конверте, а написанное на бумажке, завернутой в целлофановый
пакетик.
Звали этого субъекта Володя Чуев, он от звонка до звонка отмотал срок в
той же колонии, где сидел Колька, и после выписки решил устроить себе
длительный отдых. Четыре дня он провалялся на раскладушке в Дашкиной комнате
и бесплатно харчевался в "Ветерке", а потом, получив от девчонки деньги,
куда-то исчез.
Какие разговоры вел этот проходимец с племянницей, дядя Миша не знал. А
письмо-то читал. Весточка не проходила лагерную цензуру, поэтому бедолага
Колька дал волю эмоциям. Сразу видно, он накатал свое сочинение, когда
пребывал в расстроенных чувствах, повесил нос и думал только о плохом.
Слезоточивые строки о том, как тяжело ему живется на зоне, как трудно тянуть
лямку зэка. До конца срока хоть и немного осталось, чуть больше двух лет. Но
это, дескать, по вашим меркам немного, по мнению вольных людей. А ему каждый
день там как год. Кроме того, Колька опасается за свою жизнь, писал, что ему
наверняка не дадут досидеть. Или блатные на пику посадят или кто-то из
лагерной администрации поможет залезть в петлю.
Еще Колька писал, как он, насквозь простуженный, не поднялся со шконки,
когда в барак вошел офицер, и схлопотал за это семь суток штрафного
изолятора. Сидел в гнилом подвале, в сырости и холоде, на хлебе и воде. А
контролеры отобрали у него теплое белье и к тому же еще кренделей навешали.
И дуба он не врезал только чудом. Дашка все плакала, перечитывая эти строки,
а дядя Миша сказал: "Ничего, досидит как миленький. Люди червонец получают и
возвращаются. А тут... Всего - ничего". Слезы высохли на Дашкиных глазах,
она схватила с плиты сковородку, на которой жарили лук, и едва не огрела