"Евгений Трубецкой. Три очерка о русской иконе" - читать интересную книгу автора

которая фактически господствует в мире.
В чем же - эта отталкивающая сила иконны и что собственно она
отталкивает? Я в особенности осязательно это понял, когда, после осмотра
икон в музее Александра III в Петрограде, случайно слишком скоро попал в
Императорский Эрмитаж. Чувство острой тошноты, которое я испытал при виде
рубенсовских вакханалий, тотчас объяснило мне то самое свойство икон, о
котором я думал вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая
отталкивается иконой Разжиревшая трясущаяся плоть, которая уснлаждается
собою, жрет и непременно убинвает, чтобы пожирать, - это то самое, чем)
прежде всего преграждают путь благословнляющие персты. Но этого мало: они
требуют от нас, чтобы мы оставили за порогом и всянкую пошлость житейскую,
потому что "жинтейские попечения", которые требуется отнложить, также
утверждают господство сынтой плоти. Пока мы не освободимся от ее чар икона
не заговорит с нами. А когда она заговорит, она возвестит нам высшую радость
-- сверхбиологический смысл жизни и конец звериному царству.
Радость эта выражается нашим религиознным искусством не в словах, а в
неподражанемых красочных видениях. Из них наиболее яркое и радостное - то
самое, в котором раснкрывается во всей своей полноте новое жизннепонимание,
идущее на смену зверопоклонству - видение мирообъемлющего храма. Здесь
самая скорбь претворяется в рандость. Как уже было сказано раньше, в
иконнописи человеческий образ как бы приносит себя в жертву архитектурным
линиям. И вот мы видим, как храмовая архитектура, котонрая уносит человека
под небеса, оправдыванет эту жертву. Да будет мне позволено поясннить эту
мысль несколькими примерами.
Быть может, во всей нашей иконописи нет более яркого олицетворения
аскетической идеи, нежели лик Иоанна Крестителя. А межнду тем именно с
именем этого святого свянзан один из самых жизнерадостных памятнников нашей
религиозной архитектуры - храм св. Иоанна Предтечи в Ярославле. И именно
здесь всего легче проследить, как скорбь и радость соединяются в одно
храмовое и органическое целое.
Соединение этих двух мотивов выражаетнся в самом иконописном
изображении свянтого, о чем мне пришлось уже вскользь говонрить в другом
месте. С одной стороны, как Предтеча Христов, он олицетворяет собою идею
отречения от мира: он готовит людей к восприятию нового смысла жизни
проповедью покаяния, поста и всяческого воздержанния; эта мысль передается в
его изображеннии его изможденным ликом с неестественнно истонченными руками
и ногами. С друнгой стороны, именно в этом изнурении плонти он находит в
себе силу для радостного дунховного подъема: в иконе это выражается
могучими, прекрасными крыльями. И именнно этот подъем к высшей радости
изображанется всей архитектурой храма, его пестрынми изразцами, красочными
узорами его принчудливых орнаментов с фантастическими прекрасными цветами.
Цветы эти обвивают наружные колонны здания и уносятся квернху к его горящим
золотым чешуйчатым лунковицам. То же сочетание аскетизма и невенроятной,
нездешней радуги красок мы нахондим и в московском храме Василия
Блаженнного. Это - в сущности та же мысль о бланженстве, которое вырастает
из страданий, о новой храмовой архитектуре вселенной, конторая, возносясь
над скорбью людской, все уносит кверху, вьется к куполам, а по пути
расцветает райскою растительностью.
Эта архитектура есть вместе с тем и пронповедь: она возвещает собою тот
новый жизненный стиль, который должен прийти на смену стилю звериному; она