"Евгений Трубецкой. Три очерка о русской иконе" - читать интересную книгу автора

на иконах противополагают этому кронвавому царству самодовлеющей и сытой
плонти не только "истонченные чувства", но прежде всего - новую норму
жизненных отношений. Это - то царство, которого плоть и кровь не наследует.
Воздержание от еды и в особенности от мяса тут достигает двоякой цели:
во-первых, это смирение плоти служит непременным условием одухотворения
человеческого обнлика; во-вторых, оно тем самым подготовлянет грядущий мир
человека с человеком и ченловека с низшей тварью. В древнерусских иконах
замечательно выражена как та, так и другая мысль. Мы пока сосредоточим наше
внимание на первой из них. Поверхностнонму наблюдателю эти аскетические лики
монгут показаться безжизненными, окончательнно иссохшими. На самом деле,
именно благодаря воспрещению "червонных уст" и "одутловатых щек" в них с
несравненной силой просвечивает выражение духовной жизни, и это - несмотря
на необычайную строгость традиционных, условных форм, ограничивающих свободу
иконописца. Казанлось бы, в этой живописи не какие-либо ненсущественные
штрихи, а именно существеннные черты предусмотрены и освящены каннонами: и
положение туловища святого, и взаимоотношения его крест-накрест слонженных
рук, и сложение его благословляюнщих пальцев; движение стеснено до
крайнонсти, исключено все то, что могло бы сделать Спасителя и святых
похожими "на таковых же, каковы мы сами". Даже там, где движенние допущено,
оно введено в какие-то неподнвижные рамки, которыми оно словно скованно. Но
даже там, где оно совсем отсутствует, во власти иконописца все-таки остается
взгляд святого, выражение его глаз, то есть то самое, что составляет высшее
средоточие духовной жизни человеческого лица. И именно здесь сказывается во
всей своей понразительной силе то высшее творчество ренлигиозного искусства,
которое низводит огонь с неба и освещает им изнутри весь ченловеческий
облик, каким бы неподвижным он ни казался. Я не знаю, например, более
сильного выражения святой скорби о всей твари поднебесной, об ее грехах и
страданинях, чем то, которое дано в шитом шелком обнразе Никиты
Великомученика, хранящемся в музее архивной комиссии во Владимире на
Клязьме: по преданию, образ вышит женой Иоанна Грозного Анастасией, родом
Романонвой. Другие несравненные образы скорбных ликов имеются в коллекции И.
С. Остроухо-ва⁶* в Москве: это - образ праведного Синмеона
Богоприимца и Положение во гроб, где изображение скорби Богоматери по силе
может сравниться разве с произведениями Джиотто, вообще с высшими образцами
флорентийского искусства. А рядом с этим в древнерусской иконописи мы
встречаемнся с неподражаемой передачей таких душевнных настроений, как
пламенная надежда или успокоение в Боге.
В течение многих лет я находился под сильным впечатлением знаменитой
фрески Васнецова "Радость праведных о Господе" в киевском соборе св.
Владимира⁷* (этюды к этой фреске имеются, как известно, в
Трентьяковской галерее в Москве). Признаюсь, что это впечатление несколько
ослабело, когнда я познакомился с разработкой той же темы в Рублевской
фреске Успенского собонра во Владимире на Клязьме. И преимущенство этой
древней фрески перед творением Васнецова весьма характерно для древней
иконописи. У Васнецова полет праведных в рай имеет чересчур естественный
характер физического движения: праведники устремнляются в рай не только
мыслями, но и всем туловищем; это, а также болезненно-истеринческое
выражение некоторых лиц сообщанет всему изображению тот слишком
реалиснтический для храма характер, который оснлабляет впечатление.
Совсем другое мы видим в древней Рубнлевской фреске в Успенском соборе