"Евгений Трубецкой. Три очерка о русской иконе" - читать интересную книгу автора

осмотре московской коллекции И. С. Остроухова, где также рядом с русскими
образцами есть гренческие или древнейшие русские, еще сохранняющие греческий
тип. При этом сопоставнлении нас поражает, что именно в русской иконописи, в
отличие от греческой, жизнь человеческого лица не убивается, а получанет
высшее одухотворение и смысл; напринмер, что может быть неподвижнее лика
"ненрукотворного Спаса" или "Илии Пророка" в коллекции И. С. Остроухова! А
между тем для внимательного взгляда становится яснным, что в них
просвечивает одухотвореннный народно-русский облик. Не только
обнщечеловеческое, но и национальное таким образом вводится в недвижный
покой Творнца и сохраняется в прославленном виде на этой предельной высоте
религиозного творнчества.
III
Говоря об аскетизме русской иконы, ненвозможно умолчать и о другой ее
черте, органически связанной с аскетизмом. Икона в ее идее составляет
неразрывное целое с хранмом, а поэтому подчинена его архитектурному замыслу.
Отсюда - изумительная архитектурность нашей религиозной живонписи;
подчинение архитектурной форме чувнствуется не только в храмовом целом, но и
в каждом отдельном иконописном изображеннии: каждая икона имеет свою особую,
внутнреннюю архитектуру, которую можно нанблюдать и вне непосредственной
связи ее с церковным зданием в тесном смысле слова Этот архитектурный
замысел чувствуется и в отдельных ликах, и в особенности в их группах - в
иконах, изображающих собранние многих святых. Архитектурному впечатнлению
наших икон способствует та неподнвижность Божественного покоя, в который
введены отдельные лики: именно благодаря ей в нашей храмовой живописи
осуществлянется мысль, выраженная в первом послании св. Петра. Неподвижные
или застывшие s позе поклонения пророки, апостолы и свянтые, собравшиеся
вокруг Христа, камня жинвого, человеками отверженного, но Богом из-бранного,
в этом предстоянии как бы сами превращаются в камни живые, устрояющие аз
себя дом духовный (1 Петра 2: 4 - 5).
Эта черта больше, чем какая-либо другая, углубляет пропасть между
древней иконопинсью и живописью реалистическою. Мы виндим перед собою, в
соответствии с архитекнтурными линиями храма, человеческие фигунры, иногда
чересчур прямолинейные, иногда, напротив, - неестественно изогнутые
соотнветственно линиям свода; подчиняясь стремнлению вверх высокого и узкого
иконостаса, эти образцы иногда чрезмерно удлиняются: голова получается
непропорционально манленькая по сравнению с туловищем; посленднее становится
неестественно узким в пленчах, чем подчеркивается аскетическая
ис-тонченность всего облика. Глазу, воспитаннному на реалистической
живописи, всегда кажется, что эти стройные ряды прямолиннейных фигур
собираются вокруг главного образа чересчур тесно.
Быть может, еще труднее неопытному гланзу привыкнуть к необычайной
симметричнонсти этих живописных линий. Не только в хранмах в отдельных
иконах, где группируютнся многие святые, - есть некоторый архитектурный
центр, который совпадает с центром идейным. И вокруг этого центра непременнс
в одинаковом количестве и часто в одинаковых позах стоят с обеих сторон
святые. В роли архитектурного центра, вокруг которого со бирается этот
многоликий Собор, является тс Спаситель, то Богоматерь, то София-Премудрость
Божия. Иногда, симметрии ради, самый центральный образ раздвояется. Так, на
древ них изображениях Евхаристии Христос изобнражается вдвойне, с одной
стороны дающий апостолам хлеб, а с другой стороны - Свянтую Чашу. И к Нему