"Стефан Цвейг. Принуждение" - читать интересную книгу автора

здесь кроется какое-то недоразумение, я в свое время был освидетельствован и
признан негодным к военной службе". Совершенно равнодушно он должен это
сказать, чтобы сразу было видно, что на всю эту историю смотрят, как на
пустяк. Чиновник, спокойную манеру которого он знал, возьмет в руки бумагу и
объяснит, что речь идет тут о вторичном освидетельствовании, что он давно
должен был прочесть об этом в газетах, что освобожденные в свое время должны
теперь снова явиться. На это он опять равнодушно, пожимая плечами, скажет:
"Ах так, я газет не читаю, мне некогда. У меня работа." Из этого тот,
другой, должен увидеть, как безразлична ему вся это война, каким независимым
и свободным он себя чувствует. Конечно, чиновник тут же объяснит ему, что он
должен подчиниться призыву, что он очень сожалеет, но военное ведомство... и
так далее... Тут-то и наступит момент, когда ему придется высказать всю свою
энергию. "Я понимаю, - скажет он, - но я не имею возможности прервать свою
работу. Я дал согласие на организацию выставки моих картин и не могу
подвести человека. Я дал ему слово". И он предполагал предложить чиновнику
или продлить ему срок, или дать возможность подвергнуться
переосвидетельствованию здесь.
До сих пор все было совершенно ясно. И только теперь стали являться
всякие сомнения. Чиновник мог попросту согласиться, и тогда было бы во
всяком случае выиграно время. Но если бы он вежливо - с той холодной,
уклончивой и ставшей вдруг чиновничьей вежливостью - стал ему объяснять, что
это вне его компетенции и недопустимо, тогда надо со всей решимостью встать,
подойти к столу и твердым голосом, с непоколебимой стойкостью, сказать: "Я
принимаю это к сведению, но прошу отметить официально, что в силу денежных
обязательств я не в состоянии явиться на призыв и откладываю свою явку, за
собственный страх и риск, на три недели, пока не выполню своего
нравственного долга. Я, конечно, и мысли не допускаю, чтобы уклониться от
долга по отношению к родине". Он особенно гордился этими с трудом
придуманными фразами: "Отметить официально", "денежные обстоятельства", -
это звучит так деловито и ведомственно. Если бы чиновник обратил его
внимание на юридические последствия, можно было бы закончить еще более
решительно, заметив: "Мне известен и закон и все его последствия. Но данное
мною слово для меня высший закон, и чтобы сдержать его, я должен пойти
навстречу всяческим трудностям". Быстро откланяться, положив этом конец
разговору, и направиться к двери! "Я должен показать, что я не мастеровой и
не мальчишка, ждущий, пока ему скажут что он может итти: и что я сам знаю,
когда разговор окончен".
Трижды повторил он себе, прогуливаясь взад и вперед, эту сцену. Все
построение, весь тон ему чрезвычайно нравились, он с нетерпением ждал срока,
как актер своей реплики. Только одно место не очень ему нравилось: "Я и
мысли не допускаю, чтобы уклониться от долга по отношению к родине".
Необходимо было, конечно, вставить в разговор какую-нибудь патриотическую
фразу, необходимо, чтобы там видели, что он не уклоняется, но и не особенно
стремится; что он признает - конечно, только перед ними, а не перед собой -
эту необходимость. "Долг перед родиной", это выражение слишком книжное,
слишком затасканное. Он подумал. Лучше, может быть: "Я знаю, что родина во
мне нуждается". Нет, это еще смешнее. Лучше так: "Я не собираюсь пренебречь
зовом родины". Это уже лучше. Но все же и это не вполне ему понравилось.
Слишком услужливо, поклон на несколько сантиметров ниже, чем следует. Он
снова задумался. Лучше совсем просто: "Я знаю свой долг", - да, это