"Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора (Черепнин Владимир)

Теория относительности

Как я вчера отметила 8 марта? Ой, девки, лучше не спрашивайте. Чуть мужа своего прошлогоднего не придушила. Что? Нет, в этом году у меня тот же самый муж. Почему тогда прошлогоднего? А вспомните, как тот год назывался по восточному гороскопу? Вот, я и говорю, чуть не придушила своего козла. Прямо, как Дездемона своего негритеночка. Что? У Шекспира наоборот было? Может быть. Потому что Шекспир тоже прошлогодний. А у меня было все правильно. Кто надо и кого надо душил.

За что? Заработал. Представляете, входит и прямо с порога мне выдает…, ой, не входит. Не мог он входить. Кто же мужика в женский день на улицу выпускает? Там столько шляется одиноких стерв, желающих в праздник себе подарочек подыскать, мол, в этот день все можно, все дозволяется, вплоть до откровенной охоты на противоположный пол. Откуда знаю? А, думаете, как я со своим познакомилась?

Ладно, вернемся к нашим баранам, вернее, к моему козлу. Точно, с порога он говорил, а входить не входил… Вспомнила! Он не входил, а выходил… из туалета. Так вот, выходит и прямо с порога радостно так сообщает:

— Я тут со стариком Эйнштейном посоветовался, и получается, что ты у меня все-таки хорошая жена…

Тут-то я ему в глотку и вцепилась. Гляжу, а он как певец, которому фонограмму отключили: рот открывает, а звуков нету. И глазки из орбит полезли, как у удивленного обывателя, который честного милиционера не в кино увидел, а в жизни. Отпустила я его. Думаю, помрет ненароком, самой каждый день придется мусор выносить. А он на языке жестов попросил рекламную паузу. Почему жестами? Он дышал-то через раз, куда там разговаривать. Временно разучился. Убежал в спальню. Возвращается, и что удумал? С торшера абажур снял и на себя напялил, одна башка торчит, а до шеи никак не доберешься, проволочный каркас мешает.

Зря это он. Не собиралась я его дальше душить. Дело в том, что кроме говорилки, я ему еще что-то там передавила. Стал он беленький, словно его тетя Ася три дня в «Тайде» кипятила. Так что мне самой интересно стало, с какой стороны спектра к его физиономии краски возвращаться будут, в смысле, покраснеет или посинеет. И пока он по-новому дышать и разговаривать учился, я ему объяснила, что он не прав. Он и без таких мер старается меня не перебивать, себе дороже, а уж тут получился внимательный и благодарный слушатель. Говорю:

— Ты что это, пень трухлявый, меня со старикашками обсуждаешь?! Ах ты, мухомор, оленями обгрызанный! Это надо было догадаться до такого. С Эйнштейном он посоветовался! Да со стариками с такой фамилией вообще ни о чем нельзя разговаривать, тем более советоваться. Обдурят и обберут до последней нитки, да еще так все обставят, что ты за это им всю жизнь благодарен будешь. Я тебе запрещаю общаться с сомнительными личностями. А уж про меня разговаривать…

Вижу, что-то башкой крутит, выпученными глазами подмигивает, в общем, слова просит.

— Ну? — Спрашиваю.

— Ты, — говорит, — неправильно меня поняла. — Причем томно так говорит, отрывисто, с продыхом, и в голосе появилась романтическая хрипотца. — Умер он давно.

— Кто?!

— Эйнштейн.

— Здрасьте, значит с мертвецами советуешься, Гамлет недоделанный. Придется тебя в психушку сдавать, пока не поздно. А то сейчас с Йориками разговариваешь, потом тебе шапку треугольную подавай…

— Да не разговаривал я ни с кем и не советовался. Выразился неудачно. Я имел ввиду теорию относительности этого Эйнштейна, будь он неладен.

— Рассказывай.

Наверное, я ему много чего передавила. Потому как будь он в добром умственном здравии, ни за что не признался бы. Самоубийца что ли? А тут все как на духу выложил. Оказалось, что третьего дня Петя по-приятельски похлопал Васю по спине. Это моего прошлогоднего и сослуживцы, и друзья-собутыльники. Хэдендшолдерсы, блин. Два в одном. А Вася счастливо так поморщился от боли, задрал рубаху и продемонстрировал расцарапанную женой спину. Вот, тогда-то мой недодушенный впервые обратился к теории относительности. Стал сравнивать меня с Васькиной лахудрой. Вышло не в мою пользу.

Дальше я слушать не стала. Глотку он, конечно, спрятал под абажуром, а рожа-то была, вот она. Кстати, как раз начала розоветь. В нее-то я и вцепилась. А он как заверещит:

— Стой! Только не это! Всю Эйнштейнову теорию испортишь!

Заинтересовал он меня. Не за глазки свои поросячьи забеспокоился, а за теорию. Отпустила. Правда, немного поздно. Кое-что на маникюре осталось.

— Теперь все пропало, — захныкал, — нельзя было лицо царапать.

— Это еще почему? — Спрашиваю.

Объяснил. На следующий день после Васькиного триумфа, заявился Петя, тоже раскарябанный. Но для того чтобы похвалиться, рубаху не пришлось задирать. Так видно было. Да и хвалиться было нечем. Супружница харю ему разодрала. То ли заработал, то ли для профилактики. И мой теоретик на сей раз сравнил меня с Петькиной стервой. Победила я, с огромным отрывом. О чем он и поспешил мне сообщить. А теперь, мол, я все испортила.

— Не волнуйся, — говорю, — заголяй спину.

Взяла я металлическую щетку и разукрасила так, что любо дорого смотреть. И вдоль, и поперек, и круговые царапины, и волнообразные, это для тех, у кого богатое воображение. Пусть представляют и завидуют.

— Все, — говорю, — теперь тебе не стыдно перед ребятами будет торс обнажать.

— А как же рожа?

— Скажешь, устал, хотел вырваться, а я удерживала тебя…

Так что, девки, порой полезно немножко придушить своих благоверных. И не обязательно в праздник. Главное — фактор неожиданности. Откуда-то появляются и откровенность, и покладистость. Только, советую, не увлекаться. А то будете потом всю жизнь сами мусор выносить…