"С.Э.Цветков. Великое неизвестное (Исторические миниатюры) " - читать интересную книгу автора

дальше - уйти или остаться, - сделал шаг и встал, уже внутренне дрожа.
- Два гульдена, - ровным грудным голосом произнесла она.
Он сразу перешел мостик и приблизился к ней. Она без всякого интереса
осмотрела его, пыхнула трубкой и, плавно повернувшись, вошла в калитку. Он
последовал за ней.
Пройдя цветник, они оказались у двери небольшого кирпичного
двухэтажного дома с деревянным чердаком. Внутри, в полутемной комнате с
узорным каменным полом, стоял стол, массивный буфет, слева в стене за
решеткой зиял камин. Женщина засветила лампу, поставила на стол бутылку
вина, ветчину, хлеб, фрукты. Сама она почти ничего не ела, только мелкими
глотками отпивала из стакана и слушала Курбатова, выпуская изо рта и ноздрей
длинные струйки сизого дыма. Потом, не выпуская трубки, пересела к нему на
колени, обняла за шею, склонилась на плечо... Он начал целовать ее
прохладные белые плечи, но она зажала ему губы рукой: "Посидим просто так,
хорошо?"
Утром Курбатов попросил разрешения прийти снова и стал ходить к ней
каждый вечер. Она все так же встречала его у калитки, вела в дом, кормила,
некоторое время сидела рядом, приникнув к нему, затем шла наверх стелить
постель... Эльза Хооте была очень немногословна. Курбатов узнал только, что
она вдова торговца шерстью, семь лет назад поплатившегося жизнью за дружбу с
великим пенсионарием Яном де Виттом [В 1672 г. великий пенсионарий (глава
республики) Ян дс Витт и его брат Корнелиус были убиты сторонниками принца
Вильгельма]. Имущество ее мужа было конфисковано, его друзья, спасаясь от
преследований штатгальтера, уехали во Францию. С тех пор она должна была
сама заботиться о куске хлеба.
Курбатову, впрочем, нравилась ее неразговорчивость - так было даже
легче: лежать рядом, чувствуя женское тепло, и думать о чем-нибудь, что не
имело отношения ни к ней, ни к Голландии, порой - ни к нему самому. Эльза
набивала свою трубку, курила, полузакрыв глаза, но никогда не засыпала
первой.
Здесь, в спальне Эльзы, Курбатов впервые как следует принюхался к
табачному дыму: душноват, конечно, но ничего, духовитый. Дома, в Москве, ему
не раз предлагали - и немецкие знакомые, и свои, посольские, - из тех, кто
был тайно привержен табачному зелью, - покурить, пожевать, попить носом с
бумажки, да он все отказывался, памятуя государев указ покойного царя
Алексея Михайловича: табачников метать в тюрьму, бить по торгам кнутом
нещадно, рвать им ноздри, клеймить лбы стемпелями, а дворы их, и лавки, и
животы их, и товары все имать на государя. Теперь, при взгляде на Эльзу, в
сладком полузабытье посасывавшую мундштук, прежние страхи забывались и
тянуло отведать: что это, в самом деле, за дымная прелесть такая?
Раз он не выдержал, попросил ее набить для него трубку. Она не
удивилась, молча умяла в чубук несколько щепотей табаку, раскурила и
протянула ему. Он с удовольствием потянул носом душистый дымок, тонкой
струйкой бегущий вверх, осторожно затянулся - и зашелся громким, безудержным
кашлем.
- Дас ист штаркер табак! [Крепкий табак! (от нем. Das ist starker
Tabak!)] - одобрительно кивнула Эльза.
Она подвинулась к нему, взяла у него трубку и, подождав, когда он
кончит сотрясаться, снова поднесла ее к его губам. Он с отвращением отпихнул
ее руку.