"Ольга Туманова. Шутка" - читать интересную книгу автора

средним химиком". Это вы за Евтушенко заступаетесь или меня ругаете?"
Что он все про Евтушенко? Других поэтов что ли в стране нет? Кате уже
неинтересно читать и рассуждать про Евтушенко, колесо ее жизни повернулось
на несколько оборотов, и, как в калейдоскопе, щелкнуло, и чувства, и мысли,
и увлечения легли новой картинкой - и детали те, и краски прежние, а узор
нов и непохож на прежний. Андрей принес ей напечатанные на машинке стихи
Гумилева. И стихи, в общем-то, не про любовь, а так - жирафы, Африка. А Катю
загипнотизировали. Она читала, читала и словно плыла куда-то в ласковом
уютном море, и вода была упруга, и лежать было удобно, и вставать и выходить
на берег (пора бы!) лень.
Сначала Катя хотела отобрать и переписать себе в тетрадь пару
стихотворений, но перечитывала и перечитывала толстенную папку, и, так
ничего не выбрав, стала на отцовской машинке печатать все подряд.
Ах, как все в стихах было хорошо. Про девушек с зелеными глазами -
Кате, конечно, сразу показалось, что стихи прямо про нее написаны, ведь она
девушка с зелеными глазами. Поэт знал про нее такое, чего она и сама о себе
не знала, понимал в ней то, чего она в себе не понимала. И все звучало и
звучало в голове: "Жил беспокойный художник в мире лукавых обличий; Бабник,
развратник, безбожник, но он любил Беатриче". И все думалось о некоем
художнике - ну, не обязательно с кистью в руке, пусть он рисует хоть
самолетами в небе, но он, непременно, творец, и ему, как воздух, необходима
она, Катя, чтобы жить, творить.
Пираты, ущелья, тигры. Как все необычно и прекрасно. И никакой политики
подлинная лирика. Не верилось, что поэт - белогвардеец. Правда, Андрей
сказал, что то была ошибка, но пока сообщили Горькому, пока тот звонил
Дзержинскому поэта расстреляли, и это было так нелепо и так обидно.
Катя просидела над машинкой весь выходной, но не успела перепечатать и
половину. Подумала, надо бы убрать папку с глаз родителей, да отмахнулась от
своих мыслей: никого в доме, кроме нее, стихи не интересуют, родители, как
Володя, считают, что страна живет ими, инженерами. А отец не поленился,
достал энциклопедию, прочитал, что Гумилев расстрелян как участник
белогвардейского заговора, и... что тут началось!
Папа, да ты раскрыл стихи? Ну, какой заговор, у него ни слова о
политике!
Но читать стихи отец не собирался. Он негодовал.
Стихи белогвардейца. Врага. Принесла в дом. Читает. Мало того.
Перепечатывает. На его машинке! Чтобы КГБ!
О, Господи.
Катя села писать письмо Володе - про все свои горести и обиды и про
радость открытия нового поэта.
Писать письма Володе - изумительно. Катя напрочь уходит из реальной
жизни, с головой погружаясь в океан собственных чувств и раздумий.
Хотя дискутировать про Евтушенко было уже неинтересно вовсе, но
потрясающе то, что Володя мог не полезть в бутылку, доказывая непременную
свою правоту, а спокойно с улыбкой признать, что она его поддела. Конечно,
это пустяк, но кто признается в пустяке, тот признается и в вещах серьезных,
а кто лезет в бутылку, тот лезет в нее по любому поводу и без оного тоже. В
ерунде-то как раз, убеждена Катя, человек и открывается полнее всего, потому
что в каких-то особых обстоятельствах, скажем, трагических, он мобилизует
все свое мужество, знания, энергию, выдержку, и поступает так, как поступит,