"Зоя Туманова. В то утро выпал иней (Сб. "Фантастика-82")" - читать интересную книгу автора

облаков под самой кромкой окоема, осеребренные светом уже скрывшегося
солнца...
Кажется, я сам начну писать стихи. Но ведь и я был когда-то избран - не
Поэтом, Воспитателем. А БЭАМ не ошибается.
Ошибаются только люди.


Запись двенадцатая

Уехали.
Кончились наши походы по лугам в цветенье, словно густо забрызганным
чернилами и известкой, по берегам тихо струящихся рек, где в заводях
кувшинки лежат на черной воде.
И музыкальные вечера на террасе. Перламутровые аккорды арфы под рукой
Наташи.
Шаг за шагом осень ведет нас к холодам. Мы с Сережей отмечаем ее шаги.
С какой обостренной зоркостью - его глазами! - я вижу движение осени.
Клен под окном - алый с золотом и зеленью. Шевелится листва под ветром,
словно стая огненноперых птиц села на ветви; беспокойные, то одна, то
другая вспархивает и, покружась, медленно опускается наземь.
Сквозят - за хрусталем воздуха - дали. Белые хризантемы осмуглил первый
утренник - морозец.
- Наташа не пишет, - сказал мне Сергей. - Я считал; уже могло прийти
три письма. Она обещала.
- Напиши сам, - посоветовал я.
Он замотал головой:
- Я не знаю, как... Что-то рвется в душе, рвется и болит, слова жгут,
они во мне, неизвестно, как дать им волю. Что ни напишу, выходит не то.
"А ты напиши стихи", - чуть не слетело у меня с языка. Но я удержался.
Сердце мое настороже, замерло - и ждет. Я чувствую, что это все-таки
случится: немая Поэзия обретет Язык! Каким он будет - первозданный? Чтобы
узнать это, можно отдать жизнь.


Запись тринадцатая

Нет, осень больших городов не так печальна.
Ветер свистел всю ночь - словно дул в ледяную трубу. На террасу падали
уже не золотые, а какие-то обгорелые листья.
А нынче утром выпал иней.
Сергею, кажется, нездоровилось, и все же мы вышли на прогулку.
Пронзительный холод овевал и обжигал щеки. Мы шли по бронзе и меди
пожухлой травы, оправленной в белизну. На каждой былинке, на каждом листке
- сверкающий припорох инея, больно глазам, и все-таки сладко и погибельно
замирает сердце от скорбной, торжественной, прощальной красоты!
Мы почти дошли до леса, когда Сергей сказал:
- Не могу. Постоим немного, посмотрим...
И мы стояли молча. Потом он обернул ко мне лицо, - какие у него были
глаза! И я услышал его задыхающийся шепот:
- Не могу... Все, что есть во мне... и эта тоска! И дрожь счастья как