"Франк Туохи. На живца (Сб. "Современная английская повесть")" - читать интересную книгу автора

дает урок, если Шопен или Шуман - играет для себя, а каскады легкой музыки
означали, что у нее в гостях полковник Уир.
Она легко загоралась и увлекалась, его мать, - причиной бурных
восторгов могло стать новое знакомство, письмо от старой подруги,
очередной роман, взятый в библиотеке, заложенный замшевой закладкой и
лежащий в гостиной на индийском столике с бронзовой столешницей. Мать для
него была прикосновением нежной кожи, живым теплом, запахом сладкого
пирога. Впрочем, с недавних пор Эндрю стал приучать себя глядеть на нее со
стороны, как на чужую. Тогда он видел рыжеватую маленькую блондинку со
склонностью к полноте и мягким румянцем, которая с большим выражением
играет пьесу любимого своего Билли Мейерла: в углу рта - сигарета, кольца
положены на край пианино, пухлые маленькие руки округло и дробно
склевывают звуки с клавиш, рассыпая их блестящими каскадами, а на
диванчике, усердно выскребая из трубки остатки табаку, сидит Годфри Уир.
Играя на рояле, она не слышала стрекот велосипеда, когда Эндрю катил
его к заднему крыльцу по шлаковой дорожке. В сарайчике у черного хода, где
он держал свое имущество, стояли еще два сундука, не жестяные - те отец
забрал с собой в Египет, - а дорожный сундук матери и другой - старый, с
горбатой крышкой, запертый на ключ. В нем, помимо прочего, хранилась
снасть для морской рыбной ловли, купленная года четыре тому назад, когда
они удили сайду в Девоне.
После ужина он попросит, чтобы мать открыла этот сундук. В него сложены
отцовские вещи, от которых словно бы исходит зловещая сила. Всякий раз,
когда он думал о них, у него, как сказано в рекламе "Боврила", начинало
сосать под ложечкой и вспоминался тот день, когда мать тихим, горестным
голосом сказала ему, что отец уехал в отпуск на Кипр с какой-то гречанкой.
Потом он раза два слышал, как она плачет в другой комнате.
Взяв рыболовную сумку, он пошел на кухню. Слышно было, как за тонкой
стеной, содрогаясь, гремит пианино. Эндрю открыл сумку, и в лицо ему
пахнуло волнующим запахом рыбьей слизи и мокрой резины. Он вынул свой
улов, вывернул сумку наизнанку и подставил под струю воды из крана. Уснув,
два окуня выглядели менее привлекательно: колючие плавники прижаты к
туловищу, темные полоски потускнели. Он достал ржавый кухонный нож,
вспорол им брюхо, от анальной дырочки до головы, и вытащил внутренности.
Его больше не мутило при этом - доказательство, что можно приучить себя к
чему угодно, если, скажем, пойти в ветеринары или врачи. Эндрю промыл
выпотрошенных рыб, натер их солью и на белой тарелке положил в холодный
шкаф: наутро он их съест за завтраком. Когда музыка смолкла, он вошел в
гостиную.
- А, вот и он! Ты давно дома? Поди-ка поцелуй маму.
Годфри Уир был в форме, но вид имел довольно неказистый. Китель
топорщился на его большом заду, топорщились волосы на затылке, где их
безжалостно обкорнали.
- Эндрю! Привет, старик.
- Здравствуйте. - Как обращаться к Годфри Уиру, Эндрю не знал. Если бы
понадобилось окликнуть его на улице, пришлось бы крикнуть: "Эй,
послушайте!"
- Ну, наудил что-нибудь? Он ездил в имение Певериллов, Брэксби-парк.
- Озеро там классное. Я поймал трех окуней и поделился с Джерими: он
поймал одного. А один человек, с которым мы встретились, говорит, что в