"Иван Сергеевич Тургенев. Уездный лекарь (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

да так проворно и словно не по-русски кончила, вздрогнула, уронила голову на
подушку и пальцем мне погрозилась. "Смотрите же, доктор, никому..." Кое-как
я ее успокоил, дал ей напиться, разбудил горничную и вышел.
Тут лекарь опять с ожесточеньем понюхал табаку и на мгновение оцепенел.
- Однако, - продолжал он, - на другой день больной, в противность моим
ожиданиям, не полегчило. Я подумал, подумал и вдруг решился остаться, хотя
меня другие пациенты ожидали... А вы знаете, этим неглижировать нельзя:
практика от этого страдает. Но, во-первых, больная действительно находилась
в отчаянии; а во-вторых, надо правду сказать, я сам чувствовал сильное к ней
расположение. Притом же и все семейство мне нравилось. Люди они были хоть и
неимущие, но образованные, можно сказать, на редкость... Отец-то у них был
человек ученый, сочинитель; умер, конечно, в бедности, но воспитание детям
успел сообщить отличное; книг тоже много оставил. Потому ли, что хлопотал-то
я усердно около больной, по другим ли каким-либо причинам, только меня, смею
сказать, полюбили в доме, как родного... Между тем распутица сделалась
страшная: все сообщения, так сказать, прекратились совершенно; даже
лекарство с трудом из города доставлялось... Больная не поправлялась... День
за день, день за день... Но вот-с... тут-с... (Лекарь помолчал.) Право, не
знаю, как бы вам изложить-с... (Он снова понюхал табаку, крякнул и хлебнул
глоток чаю.) Скажу вам без обиняков, больная моя... как бы это того... ну,
полюбила, что ли, меня... или нет, не то чтобы полюбила... а впрочем...
право, как это, того-с... (Лекарь потупился и покраснел.)
- Нет, - продолжал он с живостью, - какое полюбила! Надо себе наконец
цену знать. Девица она была образованная, умная, начитанная, а я даже
латынь-то свою позабыл, можно сказать, совершенно. Насчет фигуры (лекарь с
улыбкой взглянул на себя) также, кажется, нечем хвастаться. Но дураком
Господь Бог тоже меня не уродил: я белое черным не назову; я кое-что тоже
смекаю. Я, например, очень хорошо понял, что Александра Андреевна - ее
Александрой Андреевной звали - не любовь ко мне почувствовала, а дружеское,
так сказать, расположение, уважение, что ли. Хотя она сама, может быть, в
этом отношении ошибалась, да ведь положение ее было какое, вы сами
рассудите... Впрочем, - прибавил лекарь, который все эти отрывистые речи
произнес, не переводя духа и с явным замешательством, - я, кажется, немного
зарапортовался... Этак вы ничего не поймете... а вот, позвольте, я вам все
по порядку расскажу.
Он допил стакан чаю и заговорил голосом более спокойным.
- Так, так-то-с. Моей больной все хуже становилось, хуже, хуже. Вы не
медик, милостивый государь; вы понять не можете, что происходит в душе
нашего брата, особенно на первых порах, когда он начинает догадываться, что
болезнь-то его одолевает. Куда денется самоуверенность! Оробеешь вдруг так,
что и сказать нельзя. Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты все, что знал,
и что больной-то тебе больше не доверяет, и что другие уже начинают
замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья
глядят, шепчутся... э, скверно! Ведь есть же лекарство, думаешь, против этой
болезни, стоит только найти. Вот не оно ли? Попробуешь - нет, не оно! Не
даешь времени лекарству как следует подействовать... то за то хватишься, то
за то. Возьмешь, бывало, рецептурную книгу... ведь тут оно, думаешь, тут!
Право слово, иногда наобум раскроешь: авось, думаешь, судьба... А человек
меж тем умирает; а другой бы его лекарь спас. Консилиум, говоришь, нужен; я
на себя ответственности не беру. А уж каким дураком в таких случаях глядишь!