"Иван Сергеевич Тургенев. Татьяна Борисовна и ее племянник (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

покрываются маслянистою влагой... "фу ты, Боже мой, - говорят они наконец
разбитым от волнения голосом, - души-то, души-то что! эка, сердца-то,
сердца! эка души-то напустил! тьма души!.. А задумано-то как! мастерски
задумано!" А что у них самих в гостиных за картины! Что за художники ходят
к ним по вечерам, пьют у них чай, слушают их разговоры! Какие они им
подносят перспективные виды собственных комнат с щеткой на правом плане,
грядкой сору на вылощенном полу, желтым самоваром на столе возле окна и
самим хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света на щеке! Что за
длинноволосые питомцы муз, с лихорадочно-презрительной улыбкой, их
посещают! Что за бледно-зеленые барышни взвизгивают у них за фортопьянами!
Ибо у нас уже так на Руси заведено: одному искусству человек предаваться
не может - подавай ему все. И потому нисколько не удивительно, что эти
господа любители также оказывают сильное покровительство русской
литературе, особенно драматической... "Джакобы Саназары" писаны для них:
тысячи раз изображенная борьба непризнанного таланта с людьми, с целым
миром потрясает их до дна души...
На другой же день после приезда г. Беневоленского Татьяна Борисовна, за
чаем, велела племяннику показать гостю свои рисунки. "А он у вас рисует?"
- не без удивления произнес г. Беневоленский и с участием обратился к
Андрюше. "Как же, рисует, - сказала Татьяна Борисовна. - Такой охотник! и
ведь один, без учителя". - "Ах, покажите, покажите", - подхватил г.
Беневоленский. Андрюша, краснея и улыбаясь, поднес гостю свою тетрадку.
Г-н Беневоленский начал, с видом знатока, ее перелистывать. "Хорошо,
молодой человек, - промолвил он наконец, - хорошо, очень хорошо". И он
погладил Андрюшу по головке. Андрюша на лету поцеловал его руку. "Скажите,
какой талант!.. Поздравляю вас, Татьяна Борисовна, поздравляю". - "Да что,
Петр Михайлыч, здесь учителя не могу ему сыскать. Из города - дорог; у
соседей, у Артамоновых, есть живописец и, говорят, отличный, да барыня ему
запрещает чужим людям уроки давать. Говорит, вкус себе испортит". - "Гм, -
произнес г. Беневоленский, задумался и поглядел исподлобья на Андрюшу. -
Ну, мы об этом потолкуем", - прибавил он вдруг и потер себе руки. В тот же
день он попросил у Татьяны Борисовны позволения поговорить с ней наедине.
Они заперлись. Через полчаса кликнули Андрюшу. Андрюша вошел. Г-н
Беневоленский стоял у окна с легкой краской на лице и сияющими глазами.
Татьяна Борисовна сидела в углу и утирала слезы. "Ну, Андрюша, -
заговорила она наконец, - благодари Петра Михайлыча; он берет тебя на свое
попечение, увозит тебя в Петербург". Андрюша так и замер на месте. "Вы мне
скажите откровенно, - начал г. Беневоленский голосом, исполненным
достоинства и снисходительности, - желаете ли вы быть художником, молодой
человек, чувствуете ли вы священное призвание к искусству?" - "Я желаю
быть художником, Петр Михайлыч", - трепетно подтвердил Андрюша. "В таком
случае я очень рад. Вам, конечно, - продолжал г. Беневоленский, - тяжко
будет расстаться с вашей почтенной тетушкой; вы должны чувствовать к ней
живейшую благодарность". - "Я обожаю мою тетушку", - прервал его Андрюша и
заморгал глазами. "Конечно, конечно, это весьма понятно и делает вам много
чести; но зато, вообразите, какую радость со временем... ваши успехи..." -
"Обними меня, Андрюша", - пробормотала добрая помещица. Андрюша бросился
ей на шею. "Ну, а теперь поблагодари своего благодетеля..." Андрюша обнял
живот г. Беневоленского, поднялся на цыпочки и достал-таки его руку,
которую благодетель, правда, принимал, но не слишком спешил принять...