"Иван Сергеевич Тургенев. Петр Петрович Каратаев (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

себе, говорит, положила за правило: людей в услужение не отпускать. Оно и
неприлично, да и не годится в порядочном доме: это непорядок. Я уже
распорядилась, говорит, вам уже более беспокоиться, говорит, нечего". -
"Какое беспокойство, помилуйте... А может, вам Матрена Федорова нужна?" -
"Нет, говорит, не нужна". - "Так отчего же вы мне ее уступить не хотите?" -
"Оттого, что мне не угодно; не угодно, да и все тут. Я уж, говорит,
распорядилась: она в степную деревню посылается". Меня как громом хлопнуло.
Старуха сказала слова два по-французски зеленой барышне: та вышла. "Я,
говорит, женщина правил строгих, да и здоровье мое слабое; беспокойства
переносить не могу. Вы еще молодой человек, а я уж старая женщина и вправе
вам давать советы. Не лучше ли вам пристроиться, жениться, поискать хорошей
партии; богатые невесты редки, но девицу бедную, зато хорошей
нравственности, найти можно". Я, знаете, гляжу на старуху и ничего не
понимаю, что она там такое мелет; слышу, что толкует о женитьбе, а у меня
степная деревня все в ушах звенит. Жениться!.. какой черт...
Тут рассказчик внезапно остановился и поглядел на меня.
- Ведь вы не женаты?
- Нет.
- Ну, конечно, дело известное. Я не вытерпел: "Да помилуйте, матушка,
что вы за ахинею порете? Какая тут женитьба? Я просто желаю узнать от вас,
уступаете вы вашу девку Матрену или нет?" Старуха заохала. "Ах, он меня
обеспокоил! ах, велите ему уйти! Ах!.." Родственница к ней подскочила и
раскричалась на меня. А старуха все стонет: "Чем это я заслужила?.. Стало
быть, я уж в своем доме не госпожа? ах, ах!" Я схватил шляпу и как
сумасшедший выбежал вон.
- Может быть, - продолжал рассказчик, - вы осудите меня за то, что я
так сильно привязался к девушке из низкого сословия; я и не намерен себя, то
есть, оправдывать... так уж оно пришлось!.. Верите ли, ни днем, ни ночью
покоя мне не было... Мучусь! За что, думал я, погубил несчастную девку! Как
только, бывало, вспомню, что она в зипуне гусей гоняет, да в черном теле, по
барскому приказу, содержится, да староста, мужик в дегтярных сапогах, ее
ругательски ругает - холодный пот так с меня и закапает. Ну, не вытерпел,
проведал, в какую деревню ее сослали, сел верхом и поехал туда. На другой
день под вечер только приехал. Видно, от меня такого пассажа не ожидали и
никакого на мой счет приказания не дали. Я прямо к старосте, будто сосед;
вхожу на двор, гляжу: Матрена сидит на крылечке и рукой подперлась. Она было
вскрикнула, да я ей погрозил и показал на задворье, в поле. Вошел в избу; со
старостой покалякал, наврал ему чертову тьму, улучил минутку и вышел к
Матрене. Она, бедняжка, так у меня на шее и повисла. Побледнела, похудела,
моя голубушка. Я, знаете ли, говорю ей: "Ничего, Матрена; ничего, не плачь",
а у самого слезы так и бегут, и бегут... Ну, однако ж, наконец мне стыдно
стало; говорю ей: "Матрена, слезами горю не пособить, а вот что: надобно
действовать, как говорится, решительно; надобно тебе бежать со мной; вот как
надобно действовать". Матрена так и обмерла... "Как можно! да я пропаду, да
они меня заедят совсем!" - "Глупая ты, кто тебя сыщет?" - "Сыщут, непременно
сыщут. Спасибо вам, Петр Петрович, век не забуду вашей ласки, но уж вы меня
теперь предоставьте; уж, видно, такова моя судьба". - "Эх, Матрена, Матрена,
а я тебя считал за девку с карахтером". И точно, карахтеру у ней было
много... душа была, золотая душа! "Что ж тебе здесь оставаться! все равно;
хуже не будет. Ну, вот сказывай: "Старостиных кулаков отведывала, а?"