"Иван Сергеевич Тургенев. Гамлет Щигровского уезда (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

иногда, под влиянием благодатных обстоятельств, случайностей, которых я,
впрочем, ни определить, ни предвидеть не в состоянии, робость моя исчезает
совершенно, как вот теперь; например. Теперь поставьте меня лицом к лицу
хоть с самим Далай-Ламой, - я и у него табачку попрошу понюхать. Но, может
быть, вам спать хочется?
- Напротив, - поспешно возразил я, - мне очень приятно с вами
разговаривать.
- То есть я вас потешаю, хотите вы сказать... Тем лучше... Итак-с,
доложу вам, меня здесь величают оригиналом, то есть величают те, которым
случайным образом, между прочей дребеденью, придет и мое имя на язык. "Моей
судьбою очень никто не озабочен". Они думают уязвить меня... О боже мой!
если б они знали... да я именно и гибну оттого, что во мне решительно нет
ничего оригинального, ничего, кроме таких выходок, как, например, мой
теперешний разговор с вами; но ведь эти выходки гроша медного не стоят. Это
самый дешевый и самый низменный род оригинальности.
Он повернулся ко мне лицом и взмахнул руками.
- Милостивый государь! - воскликнул он. - Я того мнения, что вообще
одним оригиналам житье на земле; они одни имеют право жить. Mon verre n'est
pas grand, mais je bois dans mon verre*, сказал кто-то. Видите ли, -
прибавил он вполголоса, - как я чисто выговариваю французский язык. Что мне
в том, что у тебя голова велика и уместительна и что понимаешь ты все, много
знаешь, за веком следишь, - да своего-то, особенного, собственного, у тебя
ничего нету! Одним складочным местом общих мест на свете больше, - да какое
кому от этого удовольствие? Нет, ты будь хоть глуп, да по-своему! Запах свой
имей, свой собственный запах, вот что! И не думайте, чтобы требования мои
насчет этого запаха были велики... Сохрани бог! Таких оригиналов пропасть:
куда ни погляди - оригинал; всякий живой человек оригинал, да я-то в их
число не попал!
______________
* Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана (франц.).

- А между тем, - продолжал он после небольшого молчания, - в молодости
моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей
особе перед отъездом за границу, да и в первое время после возвращения! Ну,
за границей я держал ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и
следует нашему брату, который все смекает себе, смекает, а под конец,
смотришь, - ни аза не смекнул!
- Оригинал, оригинал! - подхватил он, с укоризной качая головой... -
Зовут меня оригиналом... А на деле-то оказывается, что нет на свете человека
менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то
в подражание другому... Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною
изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и
женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то
не то долг, не то урок, - кто его разберет!
Он сорвал колпак с головы и бросил его на постель.
- Хотите, я вам расскажу жизнь мою, - спросил он меня отрывистым
голосом, - или, лучше, несколько черт из моей жизни?
- Сделайте одолжение.
- Или нет, расскажу-ка я вам лучше, как я женился. Ведь женитьба дело
важное, пробный камень всего человека; в ней, как в зеркале, отражается...