"Иван Сергеевич Тургенев. Холостяк (Комедия) " - читать интересную книгу автора

Мошкин (смеясь). Не беспокойся, брат... В мои-то лета! А только ты
угадал - у меня и то в доме свадьба.
Шпуньдик (указывая на стол). То-то я гляжу... Что за покупки такие? Кто
ж это у тебя женится?
Мошкин. А вот погоди, я тебе - не теперь, теперь недосуг... а эдак
вечерком, что ли, многое кое-что порасскажу. Ты удивишься, братец. Впрочем,
в коротких словах можно, пожалуй, и теперь. Вот видишь ли, Филипп, вот это у
меня гостиная, а я вот сам тут сплю... (Указывая на ширмы.) В других-то
комнатах у меня воспитанница живет, сирота круглая. Ее-то вот я замуж и
выдаю.
Шпуньдик. Воспитанница?
Мошкин. Да; то есть она, впрочем, девица благородная, титулярного
советника Белова дочь; с покойницей ее матушкой я незадолго до смерти
познакомился - и странный такой случай вышел. Удивительно, право, как это
иногда бывает... точно, должно сознаться, судьбы неисповедимы! Надобно тебе
сказать, Филипп, что я на этой квартире всего третий год живу; а Машина-то
матушка с самой смерти мужа своего две маленькие комнаты здесь в четвертом
этаже занимала; а умер он таки давненько. (Со вздохом.) Говорят, перед
смертью ноги себе отморозил - посуди, каков удар? Старушка жила в крайней
бедности; пенсия небольшая, кой-кто благотворил - плохие, знаешь, доходы.
Вот я, брат, иду раз к себе по лестнице - а дело было зимой - дворник
наплескал воды, да и не подтер, вода-то на ступеньках замерзла... (Вынимая
табакерку.) Ты табак нюхаешь? Шпуньдик. Нет, спасибо.

Мошкин (сильно понюхав табаку). Вот иду я... Вдруг мне навстречу
старушка, Машина-то мать; я с ней тогда еще знаком не был. Посторониться,
что ли, она захотела, или уж такая задача вышла, только вдруг она как
поскользнись, да навзничь, да и переломи себе ногу... Под себя, знаешь,
эдак. (Встает, показывает Шпуньдику, как, и опять садится.) Посуди, брат, в
ее лета, каково положение? Я, разумеется, тотчас ее поднял, позвал людей,
снес ее в комнату, уложил, побежал за костоправом... Намучилась она,
бедняжка - а уж дочь-то, господи боже мой! Вот с тех пор я и начал к ним
ходить, да каждый день, каждый день... Полюбил их, ты не поверишь,- словно
родных. Целые шесть месяцев вылежала старушка; ну наконец выздоровела, стала
на ноги; да вдруг нелегкая ее дерни сходить в баню: опрятность, вишь,
одолела; сходила, простудилась, похворала дня четыре, да богу душу и отдала.
Похоронили мы ее на последние денежки... (Складывает руки крестом.) Ну,
теперь посуди сам, Филипп, каково было положение дочери - а? Нет, скажи, а?
Родных - никого. То есть, признаться сказать, есть у нее одна родственница,
вдова, Пряжкина Екатерина - по отце тетка ей доводится; да у Пряжкиной у
самой гроша нет за душой медного. Правда, в Конотопском уезде жил тогда, да
и теперь, чай, не издох, матери ее двоюродный брат, Грач-Пехтеря, помещик,
говорят, с достатком человек; я ему тотчас же после смерти старухи Беловой и
написал, что, дескать, вот как, вот как; помогите, дескать, войдите; а он
мне в ответ: "Всех-де нищих не накормишь; коли вас, мол, так состраданье
разобрало, так возьмите ее к себе, а мне не до того". Что ж? Я-то ее и взял
к себе. Она сперва долго не соглашалась... да я настоял. Что, я говорю,
помилуйте? Что вы? Я старый человек, бездетный; я вас как родную дочь люблю.
Куда же вы денетесь, помилуйте? не на улицу же вам идти. Притом же и
покойница на смертном одре мне ее поручала... Ну, вот она и согласилась. Вот